Век испытаний
Шрифт:
С Лизаветой у Фёдора Сергеева получилось как-то иначе. Тут уж можно было бы поверить в то, что-таки тот самый загадочный фатум всё и подстроил. Вот так и возникла недостающая в романе линия – возникла в соответствии со всеми правилами драматургии – неожиданно, и обязывая героев к дальнейшему развитию событий. Два месяца и два дня его жизни полностью перевернули всё с ног на голову…
Первое мая – день, когда солидарности трудящихся во всём мире не было предела, Фёдор провёл как настоящий революционер.
Австралийский городишко Дарвин был не самым крупным, а по российским меркам – так вообще мелкота. Вся жизнь там крутилась вокруг шахт, и публика, работавшая там, отличалась от земляков Фёдора только английским наречием, и то многие из них говорили с акцентом. Азиатским, немецким, русским – Австралия это страна-причал. Она оказалась на пути
Конечно, ему, не первый год прожившему в этой стране, издававшему там газету, было несложно сподвигнуть работяг на выступление в знак солидарности с трудящимися России и вообще всей Европы.
Уже второго мая мэр Дарвина распорядился разыскать и арестовать зачинщиков выступления, которые на несколько часов парализовали жизнь в городе. Мэр Дарвина не был демократом и терпеть не мог, когда в его городе шло что-то не так. Пока горняки шумели у себя на шахтах, за забором, он оценивал риски заражения городского населения левыми идеями и на приёме по поводу дня рождения своей супруги молча выслушивал жалобы начальника полиции на некоего русского, которого все звали Большой Том. Что смутьян, что пользуется популярностью у всего портового сброда Мельбурна и шахтёров Дарвина и что суд не даёт санкцию на его арест, так как судья не нашёл в его действиях ничего предосудительного.
После того, как они прошли демонстрацией мимо его дома, который стоял на пути из окраины в центр, мэр напрягся больше обычного и вспомнил о Большом Томе. А первого мая – это была уже не сходка «по интересам» и не скоротечная демонстрация, это был полноценный митинг, на который, по оценкам полицейского управления, вышло около тысячи человек, причём были и приезжие. В руках у них были плакаты, они сами охраняли своё мероприятие, расставив самых крепких парней по периметру с интервалом в десять метров, они приволокли с собой сколоченный из досок постамент с перилами и ступенями, на который можно было взобраться и говорить крамольные речи так, что оратора слышали и видели все и, в конце концов – это раздражало мэра больше всего – они заняли на два часа главную площадь и прилегающие улицы. Тем самым демонстранты парализовали торговлю, движение упряжек, редких автомобилей и разогнали всю почтенную публику, которая была ошарашена появлением в их красивеньком мирке такого количества простолюдинов с совершенно непонятными лозунгами и намерениями. Что там они собрались забрать? Заводы? У кого? У нас? Чего они требуют? Повышения зарплаты и укороченный рабочий день? Неслыханное событие для тихого городка.
Мэр был наслышан о смуте, которая поразила Европу и даже дошла до Америки. Это были революционеры. В каждой стране они назывались по-разному, но, где бы они ни появлялись, везде начинались волнения. Представить, что эту болезнь заразную завезли к ним на каком-то пароходе с каким-то человеком, который не поленился две недели терпеть морскую качку и тошноту, было невозможно. Тут же мэр Дарвина отбил телеграмму в Канберру для Верховного Суда и правительства напрямую, в которой выразил глубокую озабоченность происходящим и посчитал смертельной ошибкой недооценивать деятельность Большого Тома и его единомышленников.
Но случай стал на сторону Фёдора: на ключе телеграфного аппарата сидела юная Кэтти, страстно влюблённая в одного из его бывших наборщиков-шрифтовиков. Вечером на свидании барышня восторженно поделилась со своим любимым новостью о Большом Томе. Это ведь тот самый Том, о котором ты столько мне рассказывал? Парень благоразумно пояснил юной леди, что она ошиблась, но теперь маршрут их прогулки несколько отклонился от обычного – они прошли мимо дома, в котором Большой Том, он же – Фёдор Сергеев, а ещё – товарищ Артём, снимал комнату. К счастью, хозяин оказался дома, и юная красотка не успела заскучать на пороге, пока юноша за пару минут поделился с Томом такой ценной информацией. Влюблённые пошли дальше наслаждаться вечерним океанским бризом, а Большой Том отправился в чулан, где уже давно пылился его верный саквояж. Чуть большего размера, чем обычно их делают, он вмещал весь небогатый скарб своего хозяина – несколько
Так начался его путь домой. В конце концов – сколько можно строить светлое будущее вдали от Родины? Семь лет в краях, где о морозах и снеге никто не имеет представления. Пароходом до Владивостока и потом на перекладных до Харькова. Весь путь занял два месяца.
Харьков в июле – жаркий и пыльный. Редко когда город накроет низкая свинцовая туча, но зато уж если накроет, так гроза смывала в Лопань всю пыль и грязь, отчего мостовые становились лощёно-блестящими, а воды речек местных, соответственно, – мутными и коричневыми.
После одной из таких гроз, третьего июля, товарищ Артём прибыл в пролетарский Харьков для помощи революционному движению. Ещё из Ростова он отправил телеграмму о своём прибытии и попросил помочь с размещением на первое время, в чём ему и была оказана помощь по приезде.
Приютом товарища Артёма на первое время стала комната на первом этаже в подсобке Рабочего клуба, который располагался в угловом доме с колоннами по улице Петинской. Пусть и не большая, но чистая и с большими окнами, выходящими во внутренний двор, где располагался тенистый сквер, комната его полностью устроила.
По всему было видно, что он здесь не первый и, скорее всего, не последний постоялец. В жилище было всё, что нужно для одинокого путника. Двум гостям здесь было бы уже тесно. Нехитрая мебель цельного дерева, довольно мягкая кровать, свежее постельное и работающий умывальник с канализацией в углу – для бывшего каторжанина это был верх мечтаний и комфорта.
Фёдор раскрыл дверцы шкафа, которые, несмотря на его возраст, не издали ни звука, и повесил туда весь тот гардероб, в котором сейчас не нуждался: пиджак и две рубашки. Подошёл к окну, створки которых также легко и почти беззвучно открылись – в клубе наверняка был хороший управляющий, если такие мелочи не доставляли неудобств. Свежий воздух с улицы, состоящий сегодня только из запаха грозы, наполнил комнату. Возможно, последние несколько дней, когда, как говорят местные, стояла сильная жара, в номере никто не жил, поэтому воздух был довольно спёртым, и теперь, с наступлением прохладной ночи, Фёдор посчитал, что сон с открытым окном придаст ему сил и позволит выспаться. Как же он устал от всех этих поездов, корабельных кают, пролёток, телег и прочего транспорта. Один из перегонов ему пришлось проделать в кабине паровоза. Причём – не пассажиром, а помощником кочегара. Только на таких условиях получалось продолжить путешествие. Конечно, для него это проблемой не стало – уж кем только он ни работал эти годы, махать лопатой по команде – не самое сложное из того, что ему приходилось делать.
Раздумья о двухмесячном путешествии домой прервал глухой звук из парка. Стемнело, и время приближалось к полуночи. Свет в комнате Фёдор выключил некоторое время назад, чтобы комары не испортили перспективу выспаться с удовольствием, и дышал вечерним свежим воздухом. Звук напоминал какую-то возню, и вдруг отчётливо раздался женский вскрик.
– Тихо, ты, сука! – Возня продолжалась, а женский голос теперь издавал то ли всхлипывания, то ли мычание.
Недолго думая, Фёдор запрыгнул на подоконник и аккуратным, но быстрым шагом направился на шум. Нападавших было двое, а жертвой их была, судя по силуэту, юная барышня. Один из гопников уже потрошил её сумочку, в то время как другой, приставив к её горлу нож так, что она была вынуждена стоять на носочках, бесцеремонно лапал. Весьма резонным поэтому было решение Фёдора использовать фактор неожиданности. Первым он посчитал нужным обработать того, что был с ножом, а потрошителя сумочек оставить на второе. Фёдор довольно быстро и близко подобрался к месту событий с тыла, но тут его выдала рубашка, белевшая на фоне тёмного сквера. Потрошивший сумочку заметил постороннего первым и, не выплёвывая папиросы изо рта, обратил внимание напарника на белое пятно, которое заходило к нему со спины. Возможно, парень заикался, возможно, растерялся от неожиданного появления Фёдора в этой сценке, но ничего, кроме мычания, он не издавал. Мычал и головой кивал в ту сторону. Пока его долговязый напарник оторвался от своего похотливого дела, пока повернулся, возмездие было уже близко. Совсем рядом. Возмездие нанесло удар снизу в челюсть такой сокрушительной силы, что пострадавший не смог издать никакого звука, кроме резкого щелчка зубов, слившегося со звуком разрушающего челюсть кулака, и затем – аккуратный «шмяк» бесчувственного тела о землю.