Век испытаний
Шрифт:
– Так война же!
– Так проиграем, если не справимся. Думаешь, немец – он что, резиновый? У них ресурсов тоже негусто, а уже сколько потрачено. Тут кто кого.
– Ну, раз ты знаешь, то и командуй! Строителей светлого будущего ведь не хватает, я так понял?
– Точно так. Зашиваюсь. И товарищи не справляются. Пятьдесят задач одновременно.
Пашка, слушавший уже второй час беседу двух очень уважаемых им людей, посчитал, что теперь вот то самое время, когда пора обозначиться, а то так всё мимо пройдёт.
– Товарищ Артём!
Голос с другой стороны стола оказался неожиданно
– Товарищ Артём, а возьмите меня к себе.
– К себе? – Фёдор несколько опешил от неожиданности.
– Да. В помощники. Вы же не успеваете, зарываетесь?
Степан удивился такой решительности племяша:
– Ишь ты, проныра! Хотя… На твоё усмотрение, Фёдор. Пашка преданный.
Товарищ Артём посмотрел на молодого человека оценивающим взглядом снизу доверху.
– Грамоте обучен?
– Так точно! – отчеканил Пашка.
– С цифрами дружишь?
– Так точно! – голос Пашки стал ещё громче, он понимал, что ему не откажут.
– Реакция у тебя хорошая, грамотный, и фамилия у тебя проверенная.
– Не думай, Фёдор, не думай много. Наш он, Черепанов. – Степан тоже загорелся этой идеей – наконец парень толковым делом займётся. А опасность – так она и под домом может в виде гопников достать. Кто знает, что там, на роду, написано?
– Я нуждаюсь в таком человеке. Да. Определённо.
Пашка сиял от того, что его экспромт привёл к таким неожиданным последствиям.
Фёдор продолжил:
– Работы будет много. Будешь везде рядом со мной. Поездить придётся. Дальше Рогани бывал где-нибудь?
Тут Пашка слегка смутился и, опустив взгляд, негромко сказал:
– Да не приходилось, я больше по месту тут.
– Ладно, ладно! Не дрейфь, справимся! Как тебя только теперь величать? – Фёдор на несколько секунд задумался. – Адъютант? Так мы не в армии, а я не превосходительство. Секретарь? Так работа не конторская вовсе. Больше штабная.
– Товарищ Артём, ординарец. Ordino по-латыни значит «порядок наводить». – Паша своим этим изречением поставил Степана на время в тупик.
– Кх-мм… – откашлялся дядька Степан, – я же говорил, смышлёный парень!
– Ну, не знаю. Мне не очень. Помощником будешь. А там смотри – представляйся, как заблагорассудится. – Товарищ Артём подал руку своему новому товарищу, и Пашка убедился в её крепости.
Начиналась новая жизнь.
Дневник. Харьков
Вести дневник – дело девичье. Гимназистки и курсистки имели моду записывать свои переживания и страдания на бумаге. Бумага всё стерпит. Бумаге можно пожаловаться, окропить слезой, а потом плакать, взглянув на её высохший след ещё раз. Дневник – это склад переживаний, это собеседник, который никогда лишнего не спросит, глупых вопросов не задаст и уж тем более – не осудит. Этот собеседник будет терпеть всё, что с ним сделает хозяин, – и строки о неразделённой любви, украшенные ангелами и сердечками, и гнев на родителей, и при необходимости сгорит в печке, если хозяйка совершенно обезумеет от злости или отчаяния.
Павел знал о такой слабости кисейных барышень и потому сразу от идеи вести записи отказался. Что же я, революционер, пребывающий в самой гуще
Щуплый паренёк немногим старше, чем он, проносился мимо, опустив взгляд в пол. Убирать плечо Пашка не стал – какая наглость вот так нестись, не глядя. Щуплый упал, столкнувшись с Пашкой, и обронил все свои записи.
– Простите, не заметил… – Студент (как прозвал его для себя Пашка) быстро принялся собирать листки с пола.
– Это ты сейчас историю обронил? – знакомый зычный голос сзади заставил Павла обернуться. Товарищ Артём дружески похлопал Павла по плечу и продолжил:
– Так с историей нельзя, товарищ ординарец! Она заслуживает большего уважения.
Щуплым студентом оказался корреспондент эсеровской газеты, присланный в Харьков по случаю переноса туда съезда. Его звали Арсений Песков. И был вовсе не студентом, а состоявшимся журналистом.
– Знакомьтесь, это товарищ Песков, – Артём представил Павлу неудачливого его оппонента. – Очарован социал-революционной идеей и приставлен к нам своими товарищами как наблюдатель.
Арсений смутился и ретировался так же быстро, как и появился.
Товарищ Артём (только так называл его Пашка теперь, приучая себя к мысли, что «Фёдор Андреевич Сергеев» остался в прошлом), здороваясь налево и направо, взял под локоть Павла и заговорщицким тоном сказал:
– А ведь то, что сейчас происходит, действительно достойно хроники. Я не прошу тебя писать для газет. Пиши для себя. У тебя свежий взгляд, ты только начал, ты молод. Потомки прочтут и будут гордиться своим дедом. Революции раз в несколько поколений случаются, а тебе повезло попасть в этот водоворот молодым.
– Я себя не представляю писателем.
– А ты и не представляй, Пашка. Это несложно. Увидел – записал мысли. Дневник, если хочешь. С мыслями у тебя порядок, событий тоже достаточно. Не ленись, и получится летопись славных времён. Договорились?
Пашка никак не мог понять, как у него это получается? Только подумал о том, что дневник – дело бабское, как вот на тебе!.. Ну хорошо, пусть это будет не дневник, а хроника. Хроника перемен. Или великих дел. Или революции. Нет. Слово «революция» Павлу категорически не нравилось. Как только началась революция, оказалось, что город погрузился в хаос. В рюмочных даже завсегдатаев стало меньше. Намного меньше. Это может показаться странным, но выручка питейных заведений была одним из лучших индикаторов благосостояния. Как только в трактире становилось пусто, это значило, что жёны взяли власть в свои руки. А для этого могла быть только одна причина – мало денег. При зарплате рабочего в 20 рублей за месяц в хорошие времена поход в трактир обходился в 20–30 копеек. Фунт [4] говядины стоил 21 копейку. И при наличии детей, а семьи были большими, тех денег на прокорм на месяц не хватало.
4
1 фунт = 0,454 кг.