Век кино. Дом с дракончиком
Шрифт:
— Номер в «Национале»… — протянул Сашка. — У такого крутого деятеля полно подпольных дружков — безнадежно и соваться в этот мир.
— Ты прав. Надо наконец устроить ловушку у Пчелкиных…
— У кого?
— В квартире у Даши. Но он является в наше отсутствие, то есть следит за домом, понимаешь? И все равно надо как-то исхитриться…
— Нет ничего проще, — перебил Сашка. — Сейчас я поеду с вами — надеюсь, ночью он не следит? — завтра позвоню на работу… Завтра пятница? Три дня я в вашем распоряжении. Годится?
— Договорились.
Голос
«Завтра старый Новый год наступает, — подумал Валентин мельком, растянувшись на диване, — елочку выбросим…» Жалко, привык к разноцветному милому полумраку, к мерцающему серебром блеску, алому нутру пещерки с младенцем, звездой и магами.
Что же ищет тут безумный святой Грааль? Кто он, наконец… «дракончик»? Чем глубже вникаешь в эту историю, тем таинственнее она кажется; как много прояснилось в минувший четверг — и еще больше запуталось. «В семь часов», — сказала Жанна. «Дядя пришел в семь, и мы сели за стол», — подтвердил племянник, позже сбежавший в свою школьную компанию. Ну а если в восемь, например? Они оба знают время смерти Марины, я им сам сказал. «Что держит здесь бизнесмена с заграничным паспортом и визой?» — «Он не посвящает нас в свои дела». — «Он не посвящает нас…» — твердила Жанна, едва удерживаясь на грани слез и взрыва.
А что, если документы каким-то образом попали к Борису?.. Не исключено, ведь неизвестно, что на самом деле произошло 28 ноября на набережной, — известен только результат: на третий день всплыл труп.
В прихожей послышался тихий шум… кто-то тоже не спит… легкие шаги… Вошла Даша в пижаме с узором из зеленых листиков, села по обыкновению в изножие дивана.
— Валентин Николаевич, вы правда считаете Борю убийцей?
— А как считаешь ты?
— По-моему, нет.
— Ты его любишь?
— Как вам сказать…
— Скажи. А то я блуждаю в потемках.
— Ну, он, скорее, товарищ.
— Я с тобой терпелив, но вранья не потерплю. С товарищами не спят.
— Не ваше дело! — Даша было поднялась, он схватил ее за руку, усадил обратно:
— Мое! Я веду следствие. Помнишь фразу Сержа (из сердца вырвалась, нечаянно): «Между ними стоял Алеша». Ты мне так и не объяснила…
— Охота вам слушать всякую дрянь!
— Из-за этой «дряни» скончался твой отец. — Глядя на ошеломленное лицо напротив, Валентин вкрадчиво, тихонько процитировал: «Ничего не бойся, не сходи с ума, прелесть моя Дашуня, я скоро вернусь».
— Что это?.. Откуда вы?..
— Три года назад Алеша разговаривал с тобой по телефону из театра.
После паузы Даша сказала печально:
— Я всегда знала, что Серж — подлый человек и любовь его подленькая. Я нечаянно разбила ее зеркальце — венецианское, ей Алеша подарил — и испугалась скандала.
— Марина была способна устроить сцену?
— Способна. То есть она могла разрыдаться из-за таких пустяков — горячая, но отходчивая, честное слово! Я не читала «Манон Леско».
— Почитай. Значит, ужасный по последствиям донос Сержа не имел никаких оснований?
— Имел, —
— Наверняка догадывался. Наверняка актер, мужчина опытный, уловил в его реплике страстность и нежность, которые ввели доносчика в заблуждение. Или не в заблуждение?
— Ах, зачем все это колыхать теперь! Они все умерли, для доносчика не найдется законной статьи, и пистолет у вас газовый. После морга (ну, опознания) я стала другая… ну… мне на все наплевать. Когда я увидела его лицо… Я боюсь мертвых. Со смерти папы… нет, раньше — как он поднялся в лифте. Говорю же, я трусиха.
— Да не наговаривай…
— Трусиха. Я побоялась тогда подойти к окну, стояла в углу, тряслась…
— Даша, не надо!
Она говорила, не слушая:
— А ведь чувствовала, что случилось самое страшное. Что смерть — рядом, рукой подать, насильственная смерть — невообразимая, безобразная…
Она замолчала. Валентин сказал осторожно:
— Ты стала другая… ты отдалась своему студенту.
— В тот же день после больницы. Он был сам не свой, умолял меня о любви, говорил, как одинок… А почему бы нет? Не все ли равно?
— Этот одинокий подонок был сам не свой после убийства Алеши! — вырвалось у Валентина. — Ты написала ему в тетради: «Тот голос отнял у меня голос».
— Вы за мной следите?
— За всеми, по возможности. Помнишь, как Боря прореагировал на твою запись?
— Помню. Он говорил совсем о другом (предлагал уехать), а я почему-то написала эту фразу. Боря испугался ужасно.
— Ты вдруг подсознательно сопоставила тот голос с Бориным.
— Наверное.
— Твой невроз — потеря речи — имеет исток в подсознании. Ты знаешь, кто дважды упомянул «дракончика», но не можешь вспомнить, не можешь выдать своего жениха. — Последнее словечко вновь ужалило «сыщика». — Так ты собиралась или нет за него замуж?
— Ну что вы застряли на этом «пункте»? — Она передернула плечами. — Мне было одиноко и страшно.
— Понятно, собиралась. Так с чем же для тебя ассоциируется тот голос, воспоминание в целом? То, первое. Ты стоишь у «Арбатской», темно, тревожно, московский осенний вечер; прохожие… вдруг: «Дракончик!»
Она подняла руки к горлу каким-то судорожным жестом, задыхаясь. Он бросился к ней, разнял руки, погладил лицо, шею, как бы упрашивая: «Останься со мной! Не уходи в безмолвие!»
— Прости, ради Бога! Не надо вспоминать, еще слишком свежо, слишком больно.
Даша с видимым усилием, с паузами произнесла:
— Я… вспомнила… папу.
— Не надо сейчас!..
— Я вспомнила папу, — повторила она уже более уверенно.
— Но в какой связи?
— Мне что-то крикнули в окно, позвали к нему, началась агония, а я во дворе стояла, темно, сырой вечер… И вот такой же страх… предчувствие смерти.
— Кто позвал тебя?
— Я даже не знаю, не до того было… Марина, наверное. Но тогда голос я не потеряла.
— А Боря случайно не был у вас в это время?