Век любви и шоколада
Шрифт:
— Как вы можете быть в этом уверены? На основании чего сделали такой вывод?
Он посмеялся надо мной.
— О, так у тебя никогда не бывало таких славных моментов? В каждой бочке затычка. Ты будешь терзаться.
— Прошу. Мне приятно знать. Вы говорите исключительно под своим углом зрения, а где же разъяснения по поводу теоретической родительской гордости? Или это всего лишь лапша на уши? Такая же, которой напутствуют мелкие чиновники на церемонии перерезания ленты? — От недосыпа я стала раздражительной, и мой ответ прозвучал жестче,
— Тут я должен оскорбиться, — он приподнял бровь. — Так-с, доказательство гордости погибших родителей. Надо подумать. Твоя мать была же полицейской, верно?
Я кивнула.
— Она бы гордилась тем, что ты придумала, как сделать бизнес твоего отца законным. Не слишком притянуто за уши?
— Не факт, что ей понравилось бы мое преклонение перед буквой закона.
Он продолжил.
— А твой отец? На исходе жизни он пытался направить «Шоколад Баланчина» в новую эру, так? И из-за это русские убили его. Ты же только вышла из средней школы и уже совершила то, чего не мог отец. И без кровопролития.
— Это пока что без кровопролития.
— У тебя приподнятое настроение. В любом случае, я считаю, что представил достаточно доказательств того, что твои родители порадовались бы вместе с тобой, коллега. — Он протянул мне руку и я пожала ее.
***
Стаканы разбиты. Напитки разлиты. Нечаянный взмах руки. В туалете рыдают девушки. Мужчины и женщины уходят с другими парами. Мы помчались за какао — нужно-таки увеличить поставки — и это при условии того, что внутрь попала только половина желающих. Здесь было грязно и шумно. Я полюбила это местечко больше, чем смела надеяться.
Маленькое чудо: я, которая всегда была беспокойной, беспокоиться перестала. Это свершилось ближе к рассвету. Люси потянула меня на танцпол, где уже отплясывала стайка работающих здесь девушек. Мне они нравились, хоть и были мои сотрудницами, а не подружками. (А своей закадычной подруги я не видела — она ушла рано, поцеловав меня в щеку и бормоча извинения по поводу няни Феликса.)
— Я не танцую, — крикнула я Люси.
— Ты напялила платье, предназначенное для танцев, — завопила она. — Ну нельзя надеть такое и не потанцевать. Это просто преступно. Пошли уже, Аня.
На что Элизабет из пресс-службы замахала на меня руками и заметила:
— Если не потанцуешь с нами, мы решим, что ты сноб, и будем об этом сплетничать за твоей спиной.
Норико была с ними заодно.
— Аня! Открывать клуб без танцев как-то по-дурацки.
Это были весомые причины, поэтому я отправилась на танцпол. Норико обняла меня и поцеловала.
Год тому назад я и Скарлет, обожавшая танцы, ходили в «Маленький Египет» на окраине города. Я тогда сказала ей:
— Чем больше я размышляю о танцах, тем сильнее не понимаю, что в них особенного.
— Так прекрати грузиться, — ответила она. — Делов-то.
В «Темной комнате» я наконец поняла ее. Танец сродни отдаче чувств, звука и реальности.
Во время
— Ты замечательно танцуешь, — поведал мне он.
— Такого мне еще никто не говорил, — ответила я честно.
— Трудно поверить. Ничего, если я потанцую с тобой?
— У нас свободная страна.
— Правда интересное местечко?
— Да. — Он и понятия не имел, что я владелица, и меня это устраивало.
— Девушка, это платье легкомысленно-откровенное.
Я вспыхнула и уже было собралась сообщить ему, что оно не в моем вкусе и что вообще выбирала его не я, но передумала. Он решил, что я та, кем кажусь. Я сексапильная девушка в откровенном платье, пришедшая в клуб провести время с друзьями. Я положила руку ему шею и поцеловала его. Его губы были пухлыми и темными, как будто созданы для поцелуев.
— Оу. Позволишь узнать твое имя?
— Ты красавчик и невероятно мил, но встречаться я не хочу.
— Pour la libert'e! — воскликнула Брита, потрясая кулаком. (Прим.пер. с франц. «За свободу!»)
— Свободу! Свободу! — подхватила Люси. Даже не знаю, ко мне они обратились или не ко мне.
— Ясное дело. Я так и подумал.
Мы протанцевали с ним несколько песен, затем он ушел.
Как странно целовать мужчину и знать, что у него нет к тебе чувств, знать наверняка, что вы не повстречаетесь снова. Я оступилась лишь раз. Это разительно отличалось от поцелуев с Вином — те казались закономерными и даже неуклюжими. Но когда я поцеловала этого типа, то была признательна настоящему. Я ведь всегда старалась строить из себя хорошую девочку, и до этой ночи мне даже в голову не приходило, что в сущности есть нечто прекрасное в поцелуях с мужчиной, не являющимся твоим парнем. Даже соблазнительное.
Я еще находилась на танцполе, как вдруг меня схватила чья-то рука. Оказалось, это Нетти.
— Я не упустила твою дивную ночку. Мне жаль. Не следовало мне рассказывать о Пирсе.
Я расцеловала ее в обе щеки.
— Поговорим об этом позже. Рада твоему приходу. Пойдем танцевать со мной, лады?
Она улыбнулась в ответ, и мы протанцевали, как нам показалось, буквально часы. Я позабыла, что мое тело способно уставать. До следующего дня я бы и волдыри не заметила.
К тому времени, как мы с Нетти отправились домой, взошло солнце. Она спросила, а не зайти ли в нашу церковь. Мы сменили маршрут.
В шестнадцать я верила, что благочестие способно защитить меня и моих близких от реалий жизни и от такого факта, что все живое обречено умереть. В восемнадцать, пережив всякое, я теперь ни во что не верю.
Тем не менее, я не возражаю против веры сестры. Я нахожу это утешающим.
В соборе Святого Патрика мы зажгли свечи за упокой мамы, папы, бабушки и Имоджен.
— Они наблюдают за нами, — убежденно произнесла Нетти.
— Ты правда в это веришь?
— Не знаю, но мне хотелось бы. А если нет, я не обижусь.