Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Дутли Ральф

Литературную славу этим местам принесли еще в XIX веке народные поэты Иван Никитин и Алексей Кольцов, «воронежские близнецы», — их именами и ныне названы городские улицы, парки и библиотеки. В Воронеже родились также Иван Бунин, первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе (1933), и Андрей Платонов, автор «Чевенгура» и «Котлована». Но в историю мировой поэзии Воронеж войдет благодаря Осипу Мандельштаму. За три года ссылки, проведенные в этом городе, он создаст свои последние стихотворения, известные как «Воронежские тетради». Эти стихи — не только высочайшие достижения русской лирики XX века: поэтические заветы, полные бездонного трагизма, свидетельства нужды и ужаса, но также — дерзновенные порывания, послания к потомству, проникнутые жизнеутверждающей волей.

Стихи появились не сразу. Первые месяцы прошли в поисках жилья и работы,

в попытках избавиться от психоза, вызванного пребыванием на Лубянке, и свыкнуться со своим положением ссыльного. В тридцатые годы в Воронеже было много политических ссыльных. Дважды в неделю Мандельштаму следовало отмечаться в местном отделении недавно созданного НКВД: согласно постановлению Центрального исполнительного комитета от 17 июля 1934 года Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) вошло в качестве Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) в Народный комиссариат внутренних дел (НКВД).

Найти жилье оказалось не простым делом. Воронежские жители весьма неохотно сдавали комнаты людям, высланным из Москвы или Ленинграда; политические ссыльные постоянно вызывали подозрение. На них лежало какое-то несмываемое пятно. Поначалу Мандельштамы остановились в гостинице «Центральная» на проспекте Революции. Затем им удалось снять жилье на летние месяцы у повара-пенсионера на улице Урицкого, недалеко от вокзала [328] : правда, не комнату, а небольшую веранду. «Крыша над головой» — это можно сказать лишь с большой натяжкой; хорошо хоть не на улице. В конце июня Мандельштама обследует врач-психиатр и констатирует ослабление реактивного психоза. А Надежда, заразившаяся во время поездки сыпным тифом, оказывается в инфекционной больнице на улице Фридриха Энгельса; в конце августа она опять попадает в ту же больницу — с дизентерией. 31 октября 1934 года, еще не вполне поправившись, она пишет отчаянное письмо к советской писательнице Мариэтте Шагинян:

328

Воронежские адреса Мандельштама см. в кн.: Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже. Воспоминания / Вступит. статья Д. И. Заславского. Сост. В. Н. Гыдова, П. М. Нерлера, подг. текста и примеч. В. Н. Гыдова. М., 1992. С. 71–75. См. также: Dutli R.«Tote Luft getrunken» // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1994. № 146. 27 Juni. S. 25.

«…Изоляция, отщепенство, бесправие — вот почва для стихов Мандельштама. Именно это положение в литературе и привело к безответственным стихам, вернее, к выпаду, за который Мандельштам был выслан. […] у Мандельштама стихи — это разряд несчастья, неразрешенности, страха смерти. Они шли от предчувствия катастрофы и зазывали ее. […] Мандельштам из схем выпадал. С ним попросту не знали, что делать. […] Кроме того, общий жизненный разлад: этот конвейер болезней и несчастий. […] Я всегда удивлялась живучести Мандельштама. Сейчас у меня этого чувства нет. По-моему, пора кончать. Я верю, что уже конец. Быть, может, это последствие тифа и дизентерии, но у меня больше нет сил, и я не верю, что мы вытянем» [329] .

329

См: Два письма О. Э. и Н. Я. Мандельштам М. С. Шагинян / Публ., вступит. заметка и примеч. П. М. Нерлера // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Воронеж, 1990. С. 75–77.

Однако подлинный конец был еще впереди. Первая половина воронежской ссылки прошла относительно спокойно. В сентябре 1934 года Мандельштам обращается в воронежское областное отделение Союза советских писателей с просьбой о работе. В октябре вместе с группой журналистов, сотрудников газеты «Коммуна», он выезжает на открытие первого деревенского театра в Воробьевском районе. Тем временем Пастернак предпринимает еще одну попытку похлопотать за Мандельштама: в августе он пишет начальнику Отдела культуры и пропаганды ленинизма ЦК ВКП (б) и просит его дать Мандельштаму возможность заниматься в Воронеже каким-нибудь литературным трудом. 20 ноября 1934 года П. Ф. Юдин, заместитель заведующего этого Отдела, направляет письмо в областной комитет ВКП (б) Центральночерноземной

области товарищу М. Генкину и предлагает ему «вовлечь» Мандельштама в писательскую работу [330] .

330

См.: Нерлер П.Он ничему не научился… О. Э. Мандельштам в Воронеже: новые материалы // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 91–92.

Вплоть до августа 1936 года, когда в Москве начнется первый показательный процесс и положение Мандельштама резко ухудшится, он получает возможность скромного заработка; вместе с пожертвованиями от московских родственников и знакомых этого еле хватает для сносного существования. Его используют в качестве консультанта в местном журнале «Подъем», для которого он пишет несколько рецензий о книгах-однодневках советских поэтов. Кроме того, он сам задумывает издать книгу под названием «О старом и новом Воронеже».

Ему нравился этот город: его роль пограничного пункта при Петре Великом, его близость к Украине и югу России. Здесь теплилась скромная культурная жизнь: театр, музей, симфонический оркестр. Ничего общего с Чердынью. Но ни на минуту он не сможет забыть, что здесь он — ссыльный. В четверостишии, посвященном городу своего изгнания, он обыгрывает его название, вычленяя, словно заклятье, из его звукописи «ворона», птицу смерти в русском фольклоре, и «нож», символ насилия:

Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь, — Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож… (III, 89).

Наступила середина октября, и спать на веранде стало не слишком уютно. Мандельштамы вновь приступают к поискам комнаты. Первое достоверно установленное их местожительство в Воронеже (с осени 1934 по апрель 1935 года) — чуть в стороне от северной части проспекта Революции. Точный адрес: Вторая Линейная, дом 4 — этим названием улица была обязана проходившей рядом железнодорожной линии. Дом сохранился (нынешний адрес: улица Швейников, дом 4 б); он расположен на косогоре, в лощине. Искусно обыгрывая название улицы (Линейная) и низинное положение дома («в яме»), Мандельштам в апреле 1935 года создает стихотворение, в котором самоирония сочетается с сарказмом:

Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чертова — Как ее ни вывертывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нем было линейного, Нрава он не был лилейного, И потому эта улица Или, верней, эта яма Так и зовется по имени Этого Мандельштама… (III, 88).

Это было то самое жилье, хозяин которого, агроном по фамилии Вдовин, расхаживал за стеной в русских сапогах, вдалбливая в сознание поэта, что он здесь чужой. В одном из воронежских стихотворений сказано: «За стеной обиженный хозяин / Ходит, бродит в русских сапогах». Ссыльный поэт обречен на бессонницу: «У чужих людей мне плохо спится / И своя-то жизнь мне не близка» (III, 88).

Именно здесь — незадолго до переезда в другое жилье — и возникают первые стихи «Воронежских тетрадей». Они записывались в дешевые школьные тетрадки — отсюда и название. Первые строки стихотворения «Скрипачка» появляются 5 апреля 1935 года — после концерта скрипачки Галины Бариновой, чьи жесты и прическа напомнили Мандельштаму о Марине Цветаевой и их любовной истории 1916 года. Игра скрипачки принесла ему утешение и способствовала высвобождению его жизненных сил: «Играй же на разрыв аорты / С кошачьей головой во рту, / Три чорта было — ты четвертый, / Последний чудный чорт в цвету» (III, 87). Витальная энергия музыки помогла стихам прорваться наружу. Правда, еще 12–13 ноября 1934 года в Воронеже гастролировала пианистка Мария Юдина. Эту гастрольную поездку она намеренно составила так, чтобы сыграть для сосланного Мандельштама. Она посетила его и играла для него в пустом зале Дома Красной армии. Но тогда время стихов еще не наступило.