Век невинности
Шрифт:
«Я просто-напросто забыл там письма и решил забрать их до ужина».
«О! — произнесла Мэй и через несколько секунд добавила: — Жаль, что ты не приехал к бабушке! Но, конечно, если эти срочные письма…»
«В том-то и дело, — немного раздраженно сказал он, удивленный ее настойчивостью. — А, кроме того, я полагал, что мне вообще незачем ехать к твоей бабушке. Я же не знал, что ты у нее!»
Мэй отвернулась и встала, чтобы посмотреться в зеркало, висевшее над камином. Она подняла свою длинную руку, чтобы поправить выбившуюся прядь непокорных волос, и Ачер был поражен тем, что ее движения перестали казаться ему изящными и эластичными. Неужели, думал он, монотонность их жизни оставила свой отпечаток и на ней? А потом он вдруг вспомнил, что утром, когда он уже спускался по лестнице, чтобы уходить, Мэй окликнула
Чтобы скрыть свое раздражение, Ачер спросил ее о том, как себя чувствует миссис Мингот. Мэй ответила, что бабушке значительно лучше, но ее взволновала последняя сплетня, связанная с именем Бьюфорта.
«Что же говорят?»
«Похоже, они собираются остаться в Нью-Йорке. Кажется, он нашел себе место в какой-то страховой компании. Они сейчас подыскивают себе небольшой особняк».
Абсурдность этой новой выходки была понятна без слов, и они молча начали есть. Во время ужина говорили об обычных вещах, но Ачер заметил, что Мэй не упоминала в его присутствии имени мадам Оленской. Она не стала рассказывать ему о том, как старая Кэтрин приняла графиню. И несмотря на то, что так ему, безусловно, было легче разговаривать с ней, его не покидало беспричинное беспокойство.
Кофе они отправились пить в библиотеку, где Ачер с наслаждением затянулся сигарой и раскрыл один из трактатов Мичерлиха. Он предпочитал читать по вечерам научную литературу, потому что стоило ему взять в руки томик стихов, как Мэй принималась упрашивать его почитать ей вслух.
Нет, его нисколько не раздражал звук собственного голоса. Просто он хотел избежать ее комментариев: всякий раз она позволяла себе критиковать то, что он читал. Когда они еще были помолвлены, Мэй (как ему теперь начало казаться) попросту повторяла его собственные слова во всех разговорах, но после свадьбы он перестал высказывать ей свою точку зрения по разным вопросам, и она смело начала высказывать свою, раздражая его при этом безмерно.
Увидев, что Ачер раскрыл трактат по истории, Мэй достала корзинку с рукоделием и, придвинув кресло поближе к лампе с зеленым абажуром, принялась вышивать подушку для его софы. Мэй нельзя было назвать искусной рукодельницей: ее большие руки как нельзя лучше подходили для занятий греблей и спортивных игр на открытом воздухе; но поскольку другие жены вышивали своим мужьям подушки, она не хотела от них отставать и пыталась тем самым продемонстрировать свою преданную заботу о нем.
Мэй сидела от него так близко, что Ачеру стоило только поднять глаза, как он видел перед собой ее, согнувшуюся над пяльцами; ее согнутые в локтях руки были наполовину обнажены, и Ачер наблюдал за тем, как ее пальцы медленно обрабатывают холст. На одном из пальцев левой руки Ачер заметил тот самый перстень с сапфиром, который он подарил ей еще до свадьбы. Перстень соседствовал с широким обручальным кольцом, и когда Ачер смотрел на ее открытый лоб, освещенный светом лампы, он с каким-то внутренним испугом думал, что ему всегда будет известен строй ее мыслей; пройдут годы, и она ни разу не удивит его нестандартным поведением, оригинальной идеей, проявлением слабости, жестокости и других чувств, свойственных раскрепощенной личности.
Мэй старалась казаться ему поэтичной и романтичной, пока он за ней ухаживал. Но после свадьбы необходимость в этом отпала: дело было сделано. Теперь она постепенно превращалась в копию своей матери, а из Ачера исподволь старалась сделать второго мистера Велланда. Ачер захлопнул книгу и встал. Она тут же подняла голову.
«Что с тобой?»
«Ничего. В комнате душно: мне нужен глоток воздуха!»
В свое время он
Он простоял так, глядя в темноту несколько минут и услышал, как она позвала его:
«Ньюлэнд! Закрой окно! Я не хочу увидеть твою преждевременную смерть!»
Ачер закрыл окно и повернулся к ней.
«Не стоит волноваться! — сказал Ньюлэнд, и про себя добавил: — Да я уже живой труп! Я умер несколько месяцев тому назад».
Но внезапно в его мозгу пронеслась шальная мысль. А что, если это она мертва? И он поймал себя на том, что хочет этого: хочет, чтобы она умерла — и как можно скорее! — и освободила его. Он был настолько потрясен этим сильнейшим желанием, которое открыл в себе, что не сразу осознал всю чудовищность этой мысли. Его больная душа ухватилась за нее, как утопающий — за соломинку. Да, Мэй может умереть — все люди смертны. Умирают молодые и здоровые, — такие, как она. Мэй должна умереть и освободить его.
Она подняла глаза, и он увидел, как они расширились. Должно быть, она заметила, что он как-то странно на нее смотрит.
«Ньюлэнд, ты в порядке?»
Он отрицательно покачал головой и направился к своему креслу. Она снова склонилась над вышиванием, и когда он проходил мимо нее, то положил свою ладонь ей на голову.
«Бедняжка Мэй!» — сказал он.
«Бедняжка? Но почему?» — спросила она, нервно засмеявшись.
«Потому что всякий раз, когда я открою окно, ты будешь беспокоиться!»
Несколько мгновений она сидела неподвижно, а потом тихо ответила, склонив голову над пяльцами:
«Я никогда не буду беспокоиться, если меня не покинет уверенность в том, что ты счастлив!»
«О, моя милая! Но я никогда не смогу быть счастливым, если ты мне не позволишь открывать окна!»
«В такой холодный вечер?» — спросила она, и Ачер со вздохом уткнулся в книгу.
Прошла неделя. От мадам Оленской не было никаких новостей. Ачеру почему-то казалось, что в его присутствии нарочно не упоминается ее имя. Он не пытался увидеться с ней. Пока графиня сидела в бдительно охраняемой слугами спальне старой Кэтрин, под прицелом проницательных глаз почтенной леди, это было невозможно.
Он считал ситуацию такой непредсказуемой, что дал полную свободу своим мыслям, надеясь найти разумное решение. И тот, как ему тогда казалось, единственный выход, о котором он подумал, стоя у окна и ощущая на себе дыхание ледяного ветра, потряс его своей чудовищной простотой. Ему оставалось только ждать.
И вот Мэй сообщила ему, что миссис Мэнсон Мингот хочет его видеть. В этом не было ничего удивительного, поскольку состояние здоровья пожилой леди улучшилось, а она чуть ли не в открытую заявляла, что всем своим внукам предпочитает Ачера. Мэй передала ему это с нескрываемым удовольствием: она гордилась тем, что старая Кэтрин так высоко ценила ее мужа. Затем последовала секундная пауза, и Ачер почувствовал, что ему надо что-то сказать.
«Вот и отлично. Съездим к ней сегодня днем?»
Мэй вся просияла, но ответила сдержанно:
«Поезжай один. Когда к бабушке приезжает сразу много народу, это ее беспокоит».
Сердце Ачера готово было выпрыгнуть из груди, когда он звонил в дверной звонок дома старой миссис Мингот. Он и не мечтал о том, что сможет поехать один. Неожиданно все устроилось, и Ачер надеялся, что ему предоставляется случай побеседовать с графиней Оленской наедине. Он так долго ждал, когда у него появится такая возможность! И вот, терпение его было вознаграждено, и он стоял у порога дома старой миссис Мингот. Там, за дверью ее спальни, задернутой желтой шелковой портьерой, несомненно ждала его Элен. Еще несколько мгновений, и он увидит ее, и они успеют поговорить прежде, чем она поведет его к выздоравливающей. Ачер хотел задать ей лишь один вопрос.