Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
— Il me semble que parler franГias soit plus bon pour vous [Мне кажется, что вам было бы удобнее говорить на французском (фр.)]?— предложил я ему вместо ответа о крепости советских финансов.
— Si ce ne vous met en danger [Если это не опасно для вас (фр.)],— ответил Раковский, слабо улыбнувшись.
С этого момента наша беседа целиком велась на французском, определённо сделавшись более раскрепощённой.
В принципе, я вполне мог сразу сообщить Раковскому о цели моего приезда, однако поостерёгся, что он сходу откажется общаться на столь щекотливую тему, и моя миссия окажется проваленной. Надо было его разговорить - но разговорить не по пустякам, а по чему-нибудь существенному, что не позволило бы заподозрить в моих вопросах игры, стремления запутать, подловить
И я не нашёл лучшего, как завести с “закоренелым троцкистом” разговор о возможности примирения двух разошедшихся в смертельном противостоянии крыльев большевистской партии. Я сказал, что пришедшая с войной смертельная угроза заставляет забыть о былых распрях, и поинтересовался, допускает ли он возможность начала диалога. В качестве примеров я привёл недавнее примирение с СССР уехавшего в Лондон польского правительства и стремительное улучшение наших отношений с Англией и США.
Выслушав меня, Раковский незлобиво усмехнулся:
— Сталинизму потребовались старые бойцы? Полуживой Раковский с винтовкой - о да, это была бы невиданная помощь фронту!
— Нет, конечно же,— поправился я.— Речь могла бы идти о прекращении идеологических противоречий, из-за которых антифашистские силы во многих странах не могут должным образом объединиться.
— Пустая затея. Если под антифашистскими силами вы разумеете зарубежных сторонников Льва Троцкого, то их значение в борьбе с Гитлером на сегодняшний день минимально. Чтобы одержать верх в войне, Сталину нужна поддержка западных демократий, а она ему и без нас будет оказана в полном объёме.
— Однако западные демократии начнут оказывать нам помощь - во всяком случае помощь настоящую,- только если мы прогарантируем им ревизию наших взглядов. То есть если после войны вернёмся к чему-нибудь типа нэпа, а лучше всего - откроем двери перед западным капиталом. А мировой пролетариат нам подобного разворота не простит.
Тезис про приход в СССР после войны “западного капитала” был непреднамеренным экспромтом, причём экспромтом чрезвычайно опасным. Но ради поставленной цели я решил более не считаться с риском.
— Я полагаю, что именно так и будет,— неожиданно ответил Раковский.— К нам придёт западный капитал, рабочие успокоятся, и это будет означать не только напрасность чудовищных жертв революции, но и нашу победу.
— Простите, о чьей победе идёт речь?— не понял я.
— О победе тех, кого вы именуете троцкистами.
— Вы отождествляете троцкизм с западным капиталом? Я не ослышался?
— Нет, вы не ослышались. Вы просто плохо читали Маркса. Но я не хочу играть с вами в кошки-мышки и подлавливать на незнании законов диалектики. Если хотите знать правду - то правда состоит в том, что финансовый капитал, который давно сделался ведущей силой западных демократий, умерщвляет капитализм значительно лучше любой пролетарской диктатуры.
— Финансовый капитал вместо революции? Но как такое может быть?— переспросил я, отказываясь верить тому, что только что услышал.
— Элементарно. Судите сами. Капитализм исторически обречён, поскольку основывается на изъятии прибавочной стоимости. Прибавочная стоимость создаётся трудом класса рабочих, а расходуется паразитами или узколобыми фабрикантами, неспособными видеть перспективу,- общество в таких условиях не может нормально развиваться. Открытие Марксом прибавочной стоимости абсолютно гениально и никем и никогда не сможет быть опровергнуто. Однако утверждать, что Маркс придумал и пролетарскую революцию в качестве могильщика капитализма, могут лишь те, кто плохо его читал. А Маркс прямо указывал, что финансовый капитал, подминающий под себя капитал традиционный, принципиально не содержит механизма по созданию и эксплуатации прибавочной стоимости. Финансовый капитал эту прибавочную стоимость - точнее, её стоимостной эквивалент - лишь изымает и перераспределяет, то есть выполняет ту же самую работу, что и пролетарское государство. Но заметьте - выполняет её значительно более квалифицированно и в интересах общества целиком. Поэтому
— Невероятно! То есть выходит, что западные демократии собственным ходом движутся к социализму, а наша революция была как бы и не нужна?
— Ну почему же не нужна? Российское самодержавие довлело едва ли не над целой третью мира - если брать в счёт Китай и другие дикие окраины. Поэтому без революции в России, без свержения деспотии Романовых всё мировое развитие, весь прогресс оказались бы отброшенными назад на десятилетия, если не на века. Ну а то новое самодержавие, которое сегодня возрождается у вас в СССР,- это чистой воды регресс, антиреволюция, с которой мы, кого вы именуете “троцкистами”, пытались развернуть борьбу.
Услышанное от Раковского меня поразило. В его академически отточенных фразах я не находил ни единого противоречия. Но примириться с мыслью, что подлинный социализм сегодня строится на Западе, а наша страна пытается лишь грести против потока истории - это было для меня слишком, в своих вольностях я не имел права заходить столь далеко!
— Вы против правил вытаскиваете меня на откровенность,— ответил я, понемногу приходя в себя,— и теперь, чтобы продолжить наш разговор и обсудить некоторые важные вещи, я должен буду с вами согласиться. Тем более что в некоторых моментах вы правы, и правы безусловно. Но что будет со мной? Как прикажете мне поступать?
— Ну, во-первых, приказываете здесь вы, а не я. А во вторых - вы не бойтесь! Здесь нет переводчика и никто не понимает, о чём мы с вами сейчас разговариваем на языке Вольтера. Если нашу беседу записывают, то запись должны будут отвезти в Москву и там расшифровать, на это уйдёт несколько дней. А за это время вы успеете объясниться перед начальством за свои неправильные слова. Или - убежать к немцам, разве вы не исключаете для себя такую возможность?
Я снова оказался поражён, и на этот раз - дьявольской проницательности своего собеседника. Ведь данная мысль, как бы невзначай подброшенная Первомайским, и в самом деле начинала временами меня посещать - хотя я связывал её проявления исключительно со своим “вживанием в роль”. Неужели Раковский способен читать, что у меня в голове? Или этот старик, который лишь на три года младше Ленина, испивший до дна чашу личного страдания, непостижимым образом прозревает во мне лишь тёмную сторону и отказывается воспринимать меня целиком, как я есть, со всеми моими доброжелательными иллюзиями и надеждами?
Поэтому я решил, что должен открыть ему себя с другой стороны.
— Да, я готов во многом согласиться и быть откровенным с вами,— ответил я Раковскому, заглянув в глаза, которые показались мне провалившимися в какую-то пустоту.— Более того - не буду скрывать, что направляясь сюда, я испытывал тайное желание исповедать вам многие свои сомнения и недовольства по отношению к советской жизни. Как человек умный и тактичный, вы бы выслушали меня, по крайней мере, без злорадства. Но с другой стороны, я вырос именно в этой стране и в эту эпоху, впитал в себя все их мечты и заранее простил ошибки. Я догадывался, что многое идёт не так, что наши старые теории начинают всё более и более расходиться с жизнью - однако после того, что я услышал от вас, я сбит с ног и повержен. Вы безусловно правы, но ваша правда - убивает. Поэтому те, кого вы называете сталинистами, где-то глубоко внутри, наверное, вполне могли быть готовы с вами согласиться, однако в один миг изменить всему, что создано таким трудом, такой кровью - разве такое возможно? Не оттого ли однажды пробежавшая между вами неприязнь взметнулась до высот религиозной войны?