Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
— От того самого. Простите и меня, что излил на вас всю свою желчь сразу и не подумал, что вы можете отличаться от тех других, с оловянными глазами… Но знаете - если бы меня приволокли к вам на беседу из переполненной пятиместной камеры, я мог бы быть ещё более резок.
— А в какой камере вас содержат?
— В пятиместной. Однако с четверга я там один, и потому могу спокойно предаваться своим мыслям. Кстати - вы не знаете, почему в тюрьме сделалось так тихо?
— Знаю,— ответил я, стараясь глядеть в сторону.— Всех политических заключённых расстреляли одиннадцатого сентября, я видел длинный список на нескольких страницах.
— А разве я - не политический?
—
— Да… Всё-то вы знаете. А ещё говорите - не чекист!
Я заметил, что в этот момент в погасших глазах Раковского на мгновение вновь вспыхнул огонь, безошибочно выдававший человека недюжинной воли и не растерявшего бешенной энергии своей когда-то неограниченной власти. Однако буквально через секунду этот эмоциональный всплеск стал затихать.
— Мне позволили взглянуть на расстрельный список исключительно в силу моей миссии,— ответил я, отлично понимая, что для Раковского эти слова не являются ни малейшим доказательством.
— И тем не менее хорошо, что я теперь в камере один,— неожиданно признался арестант.— Жара спала и скоро совсем похолодает, а я как человек, выросший на юге, боготворю холодный, а лучше всего даже зимний, ледяной воздух… Я слышал, что лето в Москве в этом году выдалось необычайно холодным из-за каких-то циклонов - так вот, весь раскалённый воздух с юга всё лето копился здесь, и тут было совершенно невозможно ни думать, ни даже спать… Поэтому кем бы вы, уважаемый товарищ, ни являлись, мне стоит поблагодарить вас за эти несколько дней в прохладном одиночестве. И всё-таки - зачем вы приехали ко мне?
Я понял, что уводить разговор в сторону больше нельзя. Отхлебнув полбокала вина, я подошёл к зашторенному окну, и уткнувшись взглядом в белёсую туаль, через которую медленно просачивался уличный свет, ответил:
— Хорошо. Будем считать, что официальную часть беседы мы завершили. Я предложил вам сотрудничество, вы рассказали мне о будущем троцкизма, которое оказалось совсем не таким, как в СССР все это представляют, после чего мы вдвоём вдруг выяснили, что молодые и энергичные троцкисты скоро заступят на смену обрюзгшим буржуа, а троцкисты старые, за небольшим исключением,- расстреляны. Теперь - теперь собственно то, ради чего я к вам сюда рвался. Моя фамилия взята по отцу, а по матери я - Кубенской. Вам эта фамилия ни о чём не говорит?
— Да, когда-то я эту фамилию слышал,— ответил Раковский, и я безошибочно уловил в его голосе нарочитое равнодушие, которое свидетельствовало о нежелании выдавать что-либо наперёд.
— Мой дядя Сергей Михайлович Кубенской до революции работал управляющим в знаменитой корпорации Второва,— продолжил я.— Так получилось, что я оказался единственным продолжателем Кубенских по мужской линии, поскольку у самого дяди Сергея имелась только дочь. Наверное поэтому, незадолго до своей смерти, наступившей в тридцать восьмом, дядя рассказал мне о тайном вкладе, открытом его патроном в Швейцарии накануне революции по прямому указанию царя. Дядя сообщил мне необходимые адреса и пароли, задействовать которые до сих пор у меня не было ни малейшей возможности. Теперь, как мне кажется, такая возможность появилась - я намерен дождаться прихода немцев и вступить во владение этим состоянием. Многого мне не надо. Я отлично понимаю, что мне придётся поделиться с немцами, без помощи которых вместо Швейцарии я сгнию у них в какой-нибудь яме для пленных большевиков. Я также готов поделиться и с вашими товарищами или родственниками. Почему я готов договариваться и уступать - пароль, который оказался в распоряжении моего дяди, представляется
Пока я говорил, Раковский смотрел на меня безотрывно, и несложно было угадать, как внутри него борются два чувства - восхищения и неверия.
— А вам известно, что Кубенской - это страшный человек? Ради того, чтобы сохранить свою жизнь, он завлёк и сдал Лубянке несколько сотен доверившихся ему людей. Между прочим, так же как и вы надеявшихся получить пароль и употребить швейцарские сокровища каждый на свою “борьбу”.
Вопрос был жёстким, но ожидаемым. Я был к нему готов и знал, что буду говорить во оправдание “предательства” моего дяди. Однако в этот момент я вдруг вспомнил про историю со сменой фамилии и прощальные слова Первомайского о том, что “органы не только расстреливают людей, но и создают”. Желая напоследок связать меня по рукам и ногам вовлечённостью в этот дьявольский круговорот моей невесты, адвокат допустил ошибку, сболтнув лишнего.
Всё немедленно встало на свои места, весь царивший в моей голове хаос из подозрений и недомолвок получил объяснение! Мой дядя, бывший приказчик Второва, мирно и трудолюбиво провёл остаток жизни с фамилией Дмитриев, а вот под фамилией Кубенской существовал кем-то созданный жестокий и бесчеловечный фантом!!
— Это неправда,— ответил я, спокойно и гордо распрямив плечи.— Тот злочинный Кубенской являлся умело разыгранной мистификацией. Мой же дядя даже сменил фамилию, чтобы его оставили в покое.
Услышав слова про мистификацию, Раковский сперва замер, а потом как-то напряжённо вздохнул, признавая, наверное, что я могу говорить правду. Мне даже показалось, что он мог быть в курсе истории с лже-Кубенским, открывшейся передо мною буквально только что.
— А вы не догадались взять с собою фото вашего дяди?
— Догадался. Пожалуйста!
Я извлёк из кармана и протянул полученную от адвоката Первомайского фотокарточку, на которой мой дядя был запечатлён в мундире железнодорожного начсостава. Раковский принял её и долго разглядывал.
— Ваше сходство с человеком на фотографии очевидно,— сообщил он свой вердикт.— Кажется, я тоже его встречал - скорее всего в годы, когда возглавлял Совнарком Украины, а он приезжал на какое-то совещание в Харьков… У меня отличная память на лица - до сих пор помню князя Вяземского и генерала Тотлебена, которые останавливались в нашем доме в Котеле после взятия Плевны у турок… И всё-таки ответьте мне - как вам, простому охотнику за фамильным капиталом, удалось не просто выторговать командировку ко мне в особо охраняемую тюрьму, но и предотвратить, выходит, мой расстрел? Я ведь слишком стар, чтобы верить в чудеса.
Конечно, это был мой прокол, не надо, не надо было подхватывать разговор об опустевшей политической тюрьме, кто тянул меня за язык! Хотелось блеснуть осведомлённостью - и вот тебе, приходится раскрывать последние карты!
— Я полагаю, что жизнь сохранена вам по указанию высшего руководства страны, возможно, даже самого Сталина,— ответил я, решив более ничего не бояться.— Дело в том, что они также поставили передо мной задачу разузнать секретные цифры. Но им ничего неизвестно о том, что пароль я уже знаю, и от вас мне достаточно получить лишь его уточнение.