Величайшее шоу на Земле: свидетельства эволюции.
Шрифт:
Гены мутируют, изменяя тело животного, но они должны работать через процессы эмбрионального роста.
И некоторые эмбриологии лучше других в расширении плодовитости диапазонов генетических вариаций, сырья для работы естественного отбора, и поэтому, возможно, они лучше в эволюционировании.
«Возможно» кажется слишком слабым.
Разве фактически не очевидно, что некоторые эмбриологии в этом смысле должны быть лучше других в эволюционировании? Я думаю, да.
Менее очевидный, но, тем не менее, я думаю, что может иметь место своего рода высокоуровневый
С течением времени эмбриологии улучшают свою способность эволюционировать.
Если существует «высокоуровневый отбор» подобного рода, он достаточно отличается от обычного естественного отбора, который отбирает особей на их способность успешно передавать гены (или, что то же самое, отбирает гены на их способность строить успешных особей).
Высокоуровневый отбор, который улучшает способность эволюционировать, был бы чем-то вроде того, что великий американский эволюционный биолог Джордж К. Уильямс, назвал «кладовым отбором».
Клада — ветвь дерева жизни, такая как вид, род, отряд или класс.
Мы можем сказать, что происходит кладовый отбор, когда клада, такая как насекомые, распространяется, порождает многообразие и населяет мир более успешно, чем другая клада, такая как погонофоры (нет, Вы вероятно не слышали об этих скромных червеобразных существах, и есть причина: они — неудачная клада!).
Кладовый отбор не подразумевает, что клады должны конкурировать друг с другом.
Насекомые не конкурируют, по крайней мере прямо, с погонофорами за пищу, или место, или какой-либо другой ресурс.
Но мир полон насекомых и почти лишен погонофор, и мы справедливо испытываем желание приписать успех насекомых некоторой черте, которой они обладают.
Я предполагаю, что есть нечто в их эмбриологии, что делает их способными эволюционировать.
В главе «Восхождения на гору Невероятности», названной «Калейдоскопические эмбрионы», я выдвигал различные предположения относительно конкретных черт, обеспечивающих способность эволюционировать, включая ограничения, накладываемые симметрией, и включая модульные архитектуры, такие как сегментированый план строения тела.
Возможно, частично из-за своей сегментной модульной архитектуры клада членистоногих хороша в эволюционировании, в подбрасывании вариаций в различных направлениях, в порождении многообразия, в оппортунистическом заполнении ниш, когда те становятся доступными.
Другие клады могут быть столь же успешными, потому что их эмбриологии ограничены зеркальностью развития в разных плоскостях. Клады, которые мы видим заселившими земли и моря — это клады, которые хороши в эволюционировании.
В кладовом отборе неудачные клады вымирают или им не удается породить многообразие, чтобы противостоять различным угрозам: они
увядают и погибают.
Успешная клада преуспевает и процветает как листья на филогенетическом дереве.
Кладовый отбор звучит соблазнительно похоже на дарвиновский естественный отбор.
Соблазнению нужно сопротивляться
Поверхностные подобия могут активно вводить в заблуждение.
Сам факт нашего собственного существования почти слишком удивителен, чтобы его вынести.
И таков же факт, что мы окружены богатой экосистемой животных, которые более или менее близко напоминают нас, растениями, которые напоминают нас немного меньше и от которых мы, в конечном счете, зависим в нашем пропитании, и бактериями, которые напоминают наших более отдаленных предков и к которым мы еще вернемся при разложении, когда наше время истечет.
Дарвин далеко опередил свое время в понимании величины проблемы нашего существования, так же как в постижении ее решения.
Он опередил свое время также в понимании взаимной зависимости животных, растений и всех других существ, во взаимоотношениях, запутанность которых поражает воображение.
Как получилось, что мы не просто существуем, но окружены такой сложностью, такой элегантностью, такой бесконечностью форм, красивейших и удивительнейших?
Ответ таков.
Не могло быть иначе, учитывая, что мы способны заметить наше существование вообще и задавать вопросы об этом.
Не случайно, как указывают нам космологи, что мы видим звезды в нашем небе.
Возможны вселенные без звезд в них, вселенные, физические законы и константы которых заставляют первозданный водород равномерно рассеиваться, а не концентрироваться в звезды.
Но никто не наблюдает тех вселенных, из-за того, что субъекты, способные наблюдать что-нибудь, не могут эволюционировать без звезд.
Жизнь не только нуждается по крайней мере в одной звезде для получения энергии.
Звезды также являются печами, в которых «выплавлено» большинство химических элементов, а жизнь не может быть без богатой химии.
Мы могли бы рассмотреть все законы физики, один за другим, и сказать то же самое о них: это не случайность, что мы видим..
То же самое верно и в отношении биологии.
Не случайно, мы видим зеленый цвет почти везде, куда мы глядим.
Не случайно, что мы обнаруживаем себя, взгромоздившимися на одном крошечном сучке в разгар цветения процветающего дерева жизни; не случайно, что мы окружены миллионами других видов, едящих, растущих, гнилостных, плавающих, ходящих, летающих, копающих, преследующих, убегающих, опережающих, обманывающих.
Без зеленых растений, превосходящих нас по крайней мере в десятеро против одного, не было бы питающей нас энергии.
Без постоянной эскалации гонки вооружений между хищниками и добычей, паразитами и хозяевами, без «войны в природе» Дарвина, без его «голода и смерти» не было бы нервной системы, способной видеть что-либо вообще, не говоря уже об оценке и понимания этого.
Мы окружены бесконечными формами, красивейшими и удивительнейшими, и это не случайность, а прямое следствие эволюции путем неслучайного естественного отбора — единственного представления в городе, Величайшего шоу на Земле…