Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи
Шрифт:
Римская дипломатия сделалась более дерзкой, более жестокой, более вероломной с тех пор, как после падения Македонии римская республика почувствовала себя господствующей державой на Средиземном море. Цари Вифинии и Пергама, явившиеся с выражением преданности, были отвергнуты с пренебрежением; Антиох, словно слуга, получил от Попилия грозный приказ снять осаду Александрии. Те, кто в Азии и Греции колебались стать на сторону Рима, были сурово наказаны: Делос был отдан афинянам, Антисса разрушена; во всех городах Греции выдающиеся лица были казнены или отведены в Италию, в числе их более 1000 ахеян, между которыми был По-либий, величайший историк древности. Партия большинства желала также разрушения Родоса, говоря, что последний желал поражения Рима во время войны и что он стал слишком высокомерен; в действительности же хотели его разграбления; [89] сенат удовольствовался тем, что разорил его торговлю: Родос имел большие торговые склады и получал большие доходы с таможенных пошлин. [90] Делос был объявлен открытым портом, и торговые операции этого острова настолько увеличились, что он мог соперничать с Карфагеном и Коринфом. [91]
89
Aul. Gel., VII, 3, 6.
90
Polyb., XXXI, 7.
91
Hommole. В. С. H., Vili, 93 сл.
Но после войны с Персеем все мало-помалу слабеет — война, торговля, спекуляции. После покорения цизальпинской Галлии,
Точно так же вместо ежегодного увеличения остановились и общественные работы, когда к концу тридцатилетия были закончены великие предприятия, необходимые новому положению Рима в Италии. Государственное казначейство, не расходуя всего, имело в 157 г. 16 810 фунтов золота, 22 070 фунтов серебра и более 61 миллиона фунтов серебряной монеты. [92] Сама спекуляция на общественные земли приостановилась, потому что большая и лучшая часть ager publicus была уже арендована, разделена между колониями или раскрадена могущественными фамилиями. Торговля делала менее быстрые успехи, раз более редкими сделались внезапные барыши; поколение, явившееся после войны с Персеем, не знало таких легких и быстрых обогащений, как поколение предшествующее.
92
Plin. Н. N., XXXIII, 3, 55.
Напротив, перемена в нравах, вызвавшая рост потребностей и расходов, нисколько не остановилась; она даже стала интенсивнее в этом поколении, более стремившемся к удовольствиям, к деньгам, к возбуждению и менее склонном к тяжелому труду, нежели поколение предшествующее. Так всегда в истории: желание расширить свой образ жизни сначала появляется только у некоторых лиц, но если они не будут побеждены сопротивлением прежних нравов, ими нарушаемых ради своего удовлетворения, то число желающих участвовать в новых наслаждениях с каждым поколением увеличивается и желания их возрастают благодаря заразительности примера и почти механической неизбежности событий во время гибели древнего общества; не умея более жить по-старому, все более и более стремятся жить по-новому. Тогда изменяется всё: традиции, учреждения, идеи, чувства, удовлетворяя всеобщую потребность в более совершенной жизни. Таким образом, во второй трети этого столетия расходы на жизнь росли не только в Риме, но и повсюду в Италии, в городе и в деревне. Потребности увеличивались; изысканность стола [93] и распутства всякого рода делали быстрые успехи; [94] цены на предметы промышленности повысились, без сомнения, вследствие обилия денег; напротив, доходы большинства собственников уменьшились; чрезвычайная военная прибыль делалась более редкой. Земли в окрестностях Рима, однако, приносили много дохода ввиду роста населения и богатства города. Циспаданская Галлия пострадала менее, чем другие области; [95] Эмилиеву дорогу часто посещали армии, направлявшиеся в долину реки По, купцы и караваны рабов, скота и пастухов, двигавшиеся из Рима, — и города, основанные на ее протяжении, вели хороший торг продуктами соседних деревень.
93
Доказательством этого служит распространение на всю Италию в 143 г. вместе с lex Didia cibaria действия закона lex Fannia, направленного против оргий и расточительности на пирах. Ср.: Macrob. Sat. III, 17.
94
Plin. H. N.. XVII, 25, 244; Polyb., XXXII, II.
95
Mommsen. R. G., I, 852.
Но не то было в областях, расположенных вокруг уединенных городов, в стороне от больших дорог, особенно в южной Италии. Италийские землевладельцы возделывали преимущественно хлеб и лишь небольшое число виноградных лоз и оливковых деревьев, [96] но хлеб в древнем мире, даже в странах с хорошими дорогами, приходилось продавать на соседних рынках, потому что издержки и риск отдаленной перевозки слишком повысили бы его продажную стоимость. Другие продукты — вино и масло — были редки, дурного качества и часто по недостатку дорог недоступны для перевозки. Мелкие и средние собственники какой-нибудь отдаленной области Италии, теснимые нуждой в деньгах и всевозрастающими расходами, иной раз производили более или сами менее потребляли, продавая остальное на рынках по такой низкой цене, что изумляли жителей Рима, где жизнь была так дорога. [97]
96
Weber. R. A. G., 223, 224.
97
О необычайной дешевизне припасов в долине По см.: Polyb., II, 15.—То же должно было происходить и во всех областях, удаленных от больших дорог.
Деревни Италии изнурял бич ростовщичества; многочисленные семьи, в течение веков мирно сидевшие вокруг родного очага, вынуждены были искать приключений на больших дорогах Италии и всего мира. Древнее италийское земледелие стало падать, и вместе с ним медленно погружалась в океан прошлого и федеральная Италия осков, сабеллов, умбров, латинов, этрусков, галлов с бесчисленными городами, укрепленными башнями и стенами, — Италия мелких союзных республик, латинских колоний и римских муниципий. Многие из финансистов и сенаторов, выдвинувшихся в Риме в начале следующего века, происходили из муниципий и латинских колоний. [98] Следовательно, можно предположить, что полстолетия назад много хороших фамилий из муниципий, латинских колоний и союзных городов, начавших беднеть, переселялись в Рим, где могли надеяться поправить свои дела и скромно жить, не краснея перед людьми, знавшими их в лучшем положении. Подобным образом и в среднем классе многие молодые люди были вынуждены покинуть деревню для соседнего города, надеясь там разбогатеть; не находя работы в маленьких городах, обедневших вследствие выселения знатных фамилий и возрастающей нужды крестьян, они в большинстве направлялись в Рим. Борьба за существование начинала усиливаться и в Риме и в Италии; во всех ремеслах и во всех предприятиях, за которые только можно было браться с небольшим капиталом, развивалась конкуренция, а прибыль уменьшалась: нищета начала вить гнезда повсюду в обширных болотах, всегда заражавших своими миазмами воздух, вдыхаемый богатыми. В Риме, где все теснились, привлекаемые богатствами метрополии, голод сделался обычным грозным явлением. При всевозрастающих размерах и увеличении населения город должен был искать хлеба для своего прокормления на рынках более отдаленных; но чем дальше был рынок, тем более дорожал хлеб в Риме, и когда случался неурожайный год, простой народ страдал от голода и входил в долги. [99]
98
Willems. S. R. R., I, 179 сл.
99
См. об этом кризисе Приложение А.
К этому присоединилось другое зло, еще более тяжелое — обеднение, порча и исчезновение старой римской аристократии, прогрессирующий физический, экономический и моральный упадок правящего класса Рима. В знатных фамилиях, разбогатевших в счастливый период начала столетия, гордость и распущенность сгубили много молодых людей, выраставших ленивыми, тупыми и порочными. В других фамилиях, по неспособности или по гордости пренебрегших увеличением своих богатств, первое поколение еще могло жить по старым традициям, но следующие уже поддавались окружающим примерам. Много молодых людей запутывалось в долгах; одни распускали свою клиентелу, продавали дома предков, переселялись в нанятые квартиры, [100] пытаясь затеряться в толпе и жить на остатки своего состояния; другие же пытались приобрести деньги, занявшись политикой. Незаметно Рим стал управляться уже не аристократией, смотревшей на власть как на обязанность, но знатью, выродившейся, нуждающейся, стремившейся занятием государственных должностей приобрести себе богатство; несмотря на презрение и зависть к миллионерам, недавно вписанным во всадническое сословие, эта знать была связана с ними дружбой. Причины этого легко предположить. Подкуп, правда, еще не был так явно бесстыден, хотя по временам и возникали скандалы, как, например, с претором Гостилием Тибулом, уличенным в продаже своего решения по делу об убийстве в 142 г. [101] Но кто мог наблюдать невидимые подкупы, оргии, на которые богатые банкиры приглашали знатных нищих и обжор, помощь, даваемую на выборах
100
Ср. у Плутарха (Sul., I.) историю фамилии Суллы, типичный пример тогда очень частого упадка знатных фамилий и ужасающей развращенности знати в эпоху югуг/Гинской войны.
101
Cicero. Ad. Att., XII, 5, 3; De fin., II, 16, 54.
102
Cicero. De lege agr., I, 19; Cassiodor, an. 596–158.
103
Напр., см.: Cicero. Brutus, 22.
104
Lange. R. A., II, 317 сл.
Еще хуже — разлагалась армия. По мере того как в этой торговой олигархии ремесленников, вольноотпущенников, предпринимателей, судовладельцев, составлявших тогдашний римский народ, возрастали зажиточность, гордость, пороки, жадность, по мере того как вырождалась знать, которая теряла свой престиж и свои богатства и, стараясь только об увеличении доходов, не заботилась об общем благе, демократический дух, идея, что народ господствует над всем и должен распоряжаться всем, делала громадные успехи. [105] Эта идея еще не угрожала гибелью самому государству, но она уже разрушила дисциплину в армии. Чтобы не создавать себе многочисленных врагов, консулы при наборе делали исключения для большого числа римских граждан, особенно богатых, для которых военная служба в отдаленных странах, отрывавшая их от их дел и городских удовольствий, была невыносимым бременем. Офицеры не смели более наказывать граждан, которые впоследствии могли отомстить им при голосовании в комициях; они позволяли приводить в лагери рабов и любовниц, напиваться допьяна, принимать теплые ванны, совершать жестокости и грабежи, в результате чего трусость и низость обнаружились во всем войске. [106] Изыскивались всевозможные средства, чтобы привязать господ империи к воинской повинности, понижая ценз для призываемых на военную службу, уменьшая срок службы до шести лет, давая отставку солдатам, сделавшим шесть кампаний, [107] увеличивая контингенты латинских колоний и союзников, среди которых было еще много крепких земледельцев. [108] Но с тех пор как легионы римских граждан стали служить примером лагерных скандалов, нельзя было поддерживать дисциплину и в когортах союзников и латинов; армия вырождалась в школу обжорства, грабежей и жестокости.
105
Appian.Pun., 112.
106
Ibid., 115–117; Hisp., 85.
107
Nitzsch. G. V., 231.
108
Neumann. G. R. V., 17–18.
Это медленное разложение военного, земледельческого и аристократического общества, начавшееся вместе с приобретением военной гегемонии на Средиземном море, породило и то, что мы охотно бы назвали настоящим римским империализмом. Дух грубого насилия и гордость росли вместе с богатством и господством во всех классах; жадность аристократов и капиталистов, страх перед военным упадком совершенно заменили мудрую политику вмешательств, представителем которой был Сципион, жестокой политикой разрушения и завоевания. Эта политика была начата объявлением третьей войны Карфагену (149), завоеванием Македонии (149–148) и Греции (146). В 154 г. вспыхнула в Испании война с небольшим союзным народом; ее считали неважной, но скоро одно поражение стало следовать за другим; еще хуже было то, что, когда в Риме увидали, что эта испанская война будет не простой военной прогулкой, а долгим и тяжелым испытанием, не нашлось более ни солдат, ни офицеров.
Этот скандал, открывший всем военное падение государства, первые симптомы которого прозорливыми наблюдателями были замечены уже во время войны с Персеем, увеличил беспокойство, внушаемое все растущим благосостоянием и богатством Карфагена. Катон энергично повел кампанию, уже предпринимавшуюся им много раз, дабы побудить Рим разрушить своего соперника, прежде чем тот разрушит его самого. На этот раз предложение было принято при поддержке богатых капиталистов, желавших сделаться господами торговли между внутренней Африкой и Средиземным морем, и нищей аристократии, надеявшейся обогатиться от войны. Напрасно последние представители римской честности старались помешать этой ужасающей несправедливости. После вероломного объявления войны, после позорных поражений, после массы усилий и трехлетней войны, Карфаген был сожжен Сципионом Эмилианом, и его торговля перешла в руки римских купцов. [109] В это же самое время Македония и Греция, ободренные неуспехом римского войска в Африке и Испании, восстали, но были побеждены, сурово подавлены, обращены в провинции, присоединены к империи и разграблены. Коринф, самый прекрасный из городов Греции, был сожжен. Несколько лет спустя, в 143 г., консул Аппий Клавдий, напав без объявления войны на Салассов в Пьемонте — Трансваале капиталистов того времени, отнял у них часть золотоносной территории, и тотчас римское общество взяло в аренду рудники, переправило туда более пяти тысяч рабов и сделало Виктумулы в области Верцелл центром торговли золотом в Пьемонте. [110] Таким образом, к первым симптомам слабости и упадка общественного духа в Риме присоединился буйный порыв гордости и жестокости, подобно вихрю уничтоживший до основания Коринф и Карфаген.
109
Sueton. Тег. Vita, 1.
110
Strabo, V. 1, 12 (218); Plin. Н. N.. XXXIII, 4, 78; L.V, 715.
Однако люди просвещенные, как Катон, Семпроний Гракх, Сципион Эмилиан, Метелл Македонский, Гай Лелий, Муций Сцевола, Лициний Красс, Муциан, были испуганы. Они удивлялись новому могуществу и богатству Рима; они способствовали культурному развитию, как, например, Метелл, завоеватель Македонии, который, решив выстроить храмы Юпитеру и Юноне и окружить их обширным портиком, вызвал из Греции архитекторов и скульпторов, в том числе, как говорят, двух братьев — Поликлета и Тимархида, первыми познакомивших Рим с чисто аттической скульптурой. [111] Но они не могли примириться со зрелищем гибели лучшей части древнего земледельческого и аристократического общества, семейной дисциплины, гражданского рвения, сдержанности страстей, согласия классов. В самом деле, что станет с Римом, если деревни будут непрестанно должать и безлюдеть, если все римские граждане, некогда земледельцы, превратятся в купцов, предпринимателей, ремесленников и нищих, если роскошь, нерадивость и развращенность знати все будут расти? Конечно, вероломная и ловкая политика Рима настолько ускорила падение великих государств Востока, что с их стороны нечего было опасаться: все государства от Пергама до Египта были до такой степени ослаблены и унижены интригами и насилиями сената и римских посланников, что скоро можно было видеть самое редкое явление во всемирной истории — самоубийство одной из самых богатых и могущественных восточных монархий. Аттал, царь Пергама, умирая, оставил в наследство римскому народу свое царство и своих подданных (133 до P. X.): единственный в древней истории пример, подготовленный, без всякого сомнения, долгими интригами, о которых, к несчастью, мы очень плохо осведомлены, но которые были одним из величайших дел римской дипломатии. Не двигая ни одного легиона, пользуясь только своим превосходством и своим престижем, чтобы двинуть вперед уже начавшееся разложение этого старого государства, Рим накладывал свою руку на одну из самых плодородных областей мира. Однако если римское могущество спокойно распространялось в Азии и во всем бассейне Средиземного моря, если были разрушены Коринф и Карфаген, то варварские народы Испании сопротивлялись, и война, истощая казну и уменьшая войско, все продолжалась, несмотря на опустошения и убийства, организованные римскими полководцами. Этого было достаточно, чтобы обеспокоить лучшие умы.
111
Ср. с текстом Плиния (H.N., XXXIV, 8, 52) рассуждения историков искусства: Brunn. G. G. К., I, 535 сл.; Overbeck. G. G. P., II, 428 сл.; В. С. Н., V, 390 сл.