Великая игра. Птицы. Ледяной замок. Рассказы

Весос Тарьей

— Понятно, — только и сказала она.

— Я ведь тебя хорошо знаю, Хеге.

Он тихонько водил пальцем по колену, как всегда, когда о чем-нибудь размышлял. Туда-сюда, туда-сюда. Хеге уже давно перестала просить, чтобы он бросил эту дурную привычку.

Маттис продолжал:

— Ты не только вяжешь, ты все делаешь как молния.

— Может быть, — отмахнулась она.

Маттис, удовлетворенный, умолк.

Он не мог удержаться от соблазна произнести слово «молния». Стоило ему произнести это слово, и мысли в голове начинали бежать в необычном направлении, так по крайней мере ему казалось. Самой-то

молнии он боялся до смерти и летом в душную облачную погоду никогда не произносил этого слова. Но нынче вечер выдался тихий и ясный. Весной уже было две грозы с оглушительными раскатами грома. Обычно, когда грохотало особенно сильно, Маттис прятался в маленькой деревянной уборной — когда-то ему сказали, что в такие домики молния не ударяет. Касалось ли это правило всего мира, Маттис не знал, но в их краях, на его счастье, оно до сих пор действовало безотказно.

— Да-а, как молния, — бормотал он, будто бы продолжая обращаться к Хеге, которая нынче не была расположена слушать его неожиданные похвалы.

Но Маттис еще не выговорился.

— Я хотел сказать, что и думаешь ты тоже как молния.

Хеге быстро подняла глаза, точно опасаясь, что сейчас он коснется опасной темы.

— Хватит уже на сегодня, — холодно и недружелюбно сказала она.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Ничего. Сиди спокойно.

Хеге спрятала подальше то, что чуть не вырвалось наружу. Придурковатость брата особенно огорчала ее, когда он произносил слово «думать», тогда ей становилось больно и она падала духом.

Маттис заметил это, но объяснил ее недовольство тем, что он не работает, как все люди, из-за чего, правда, его вечно грызла совесть. И он завел старую песню, к которой они оба уже давно привыкли:

— Завтра ты должна придумать мне какую-нибудь работу. Так больше нельзя.

— Хорошо, — сказала она в пространство.

— Мне это надоело. Я не зарабатывал уже…

— Да, ты уже очень давно ничего не зарабатывал, — вырвалось у нее невольно резче, чем следовало.

Хеге тут же пожалела о своих словах, но было поздно: она задела больное место. Маттис не терпел таких замечаний, говорить об этом разрешалось только ему самому.

— Ты не должна так со мной разговаривать, — сказал он, и лицо у него изменилось.

Она покраснела и опустила голову. Маттис продолжал:

— Ты должна разговаривать со мной как со всеми.

— Да, да, правильно.

Хеге сидела, опустив голову. Что делать, если все так безнадежно? Но порой она не выдерживала, в тогда ее слова больно ранили Маттиса.

2

Брат и сестра сидели на крыльце своего ветхого домика. Был теплый июньский вечер, и старые бревна лениво благоухали после жаркого дня.

Сперва Хеге и Маттис долго сидели молча, разговор про молнию и про работу зашел позже. Они сидели бок о бок. Маттис с застывшим лицом смотрел на вершины деревьев. Хеге привыкла видеть его в такой позе. Она знала, что запрещать ему это бесполезно, а то бы давно уже сделала замечание.

Брат и сестра жили как бы особняком, других домов поблизости не было, но сразу за лесом проходила дорога и лежал большой поселок. Здесь же, по их сторону леса, искрилось озеро, и его противоположный берег казался бесконечно далеким. Озеро подступало к

самому холму, на склоне которого стоял дом Маттиса и Хеге, там, на берегу, у них были мостки и лодка. Земля, расчищенная вокруг дома, была огорожена и принадлежала им, но за изгородью все было чужое.

Маттис думал: а Хеге и не знает, на что я смотрю!

Его так и подмывало рассказать ей об этом.

Их же здесь четверо — два Маттиса и две Хеге! А она даже не подозревает об этом.

Но он молчал.

Сразу за изгородью, среди ельника, высились две сухие осины с голыми обломанными вершинами. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и люди звали их Маттис-и-Хеге — конечно, за спиной у брата и сестры. Как-то раз Маттис случайно узнал об этом. Произносилось это в одно слово: Маттис-и-Хеге. И наверняка было придумано уже давно.

Две сухие осины высились бок о бок среди свежих зеленых вершин ельника.

В Маттисе все кипело от возмущения, и он не мог оторвать взгляда от осин. Хеге в это посвящать нельзя, решал он всякий раз, когда они, как нынче, сидели у себя на крыльце. Она придет в ярость, и только, а осины все равно уже зовут их именами.

Тем не менее, пока осины стояли на месте, Маттис видел в этом своеобразную заботу о себе. Эти деревья только мешали, и пользы от них не было никакой, а все-таки хозяин не пришел и не срубил их на глазах у Маттиса, чтобы сжечь в печке. Это было бы слишком жестоко — все равно, что убить людей, чьи имена носили деревья. Потому хозяин и не трогал этих осин.

Хотел бы я когда-нибудь встретить этого человека, думал Маттис. Но хозяин сюда не приходил.

Маттис продолжал размышлять.

Интересно, о чем думал человек, который в шутку назвал деревья их именами? Кто знает. Маттис мог только гадать об этом, сидя летними вечерами у себя на крыльце. Но, конечно, это был мужчина. Маттису не хотелось думать, что такое могла сделать женщина, к женщинам он относился хорошо. Больше всего его возмущало, что с сухим деревом сравнили Хеге, она же совсем не такая… Это сразу видно! Хеге очень умная и догадливая…

Отчего же тогда ему так больно?

Ты сам знаешь — ответ вроде и бессмысленный, но в то же время чистая правда.

Не надо даже смотреть в ту сторону, зачем я всегда смотрю на них — утром, как только проснусь, и вечером, перед тем как лечь. До чего же все это сложно.

— Маттис!

Он оторвался от своих мыслей.

— Что ты там увидел? — спросила Хеге.

Маттис хорошо знал такие вопросы. Это означало, что нельзя так сидеть; нельзя делать того, нельзя — другого, надо вести себя как все люди, а не как Дурачок, над которым все потешаются, когда он приходит в поисках работы или по какому-нибудь другому делу.

Глаза его тут же остановились на сестре. Странные глаза. Всегда такие растерянные, робкие, словно птицы.

— Ничего, — отозвался он.

— То-то же…

— Чудная ты, — сказал он. — Если бы всякий раз, как я погляжу вокруг, я бы что-нибудь видел, куда бы все это влезло? Да здесь деваться было бы некуда от всякой всячины.

Хеге только кивнула. Вроде вернула его к действительности и теперь могла работать дальше. Хеге никогда не сидела на крыльце без работы, у нее были проворные руки, она хорошо вязала, и ей это было очень кстати.