Великая Китайская стена
Шрифт:
31 мая китайская и японская делегации подписали Тангуский договор, устанавливающий демилитаризованную линию протяженностью в двести пятьдесят миль к югу от Великой стены, заканчивавшуюся всего в десяти милях севернее Пекина, обеспечивая тем самым японский контроль над северо-востоком. Японская армия подождет еще четыре года, а затем спровоцирует столкновение, которое приведет к падению самого Пекина. В 1937 году под предлогом того, что китайцы захватили японского солдата, японцы предприняли атаку и через три недели овладели мостом Марко Поло, местом, дававшим доступ в северный Китай от Шаньдуна на востоке до Шаньси на западе. До конца июля Пекин и его окрестности окажутся в руках японцев.
Что касается Китая и огромного большинства китайцев, эти поражения стали трагедией, позволившей японцам начать военные действия, которые к 1945 году обойдутся китайцам в пятнадцать — двадцать миллионов человек, — вероятно, триста тысяч из них были убиты во время семи страшных недель Наньцзинской
Хотя китайское сопротивление вдоль стены оказалось тщетным, а саму стену порушили современное оружие и тяжелая поступь тысяч солдат (более широкие участки использовались в качестве военно-транспортных путей), она стала паролем патриотизма в целом потоке националистических по содержанию песен. «Идем! Идем! Мы вместе должны идти на фронт сражаться! На фронт сражаться! Слава политой кровью Великой стене!» — звучал последний куплет песни «Защитим нашу Великую стену», которую пели китайские солдаты, тщетно пытаясь оборонять проходы к северу от Пекина. Вооруженные холодным оружием китайские дивизии на Великой стене стали синонимом нового, энергичного духа национального сопротивления, духа, способного (хоть и на короткое время) взять верх над массой современного вооружения японцев. «До настоящего времени, — восклицала некая северная газета в марте 1933 года, — большинство из руководства страны хотело, чтобы мы поверили в то, что мы, китайцы, не можем противостоять Японии, вернуть свои утраченные территории. Пример героизма, который мы увидели у проходов Великой стены, показывает, как они ошибаются… что вопрос не в том, способны ли мы вернуть свои территории, а в том, хотим ли. Дело не в вооружении и технике, дело в смелости и верности».
Стена снова обессмертилась в песне, сочиненной к фильму «Десять тысяч ли гор и перевалов» («Гуаньшань ваньли»), который планировалось снять в Шанхае после инцидента на мосту Марко Подо в 1937 году. Фильм так и не сняли, но песня остается популярной до сегодняшнего дня, прославляя Великую стену как монумент, объединяющий — более не разделяющий — по праву принадлежащие Китаю территории к северу и югу от нее.
Великая стена в десять тысяч ли протянулась на десять тысяч ли, За Великой стеной находится наша родная страна, Сорго зреет, соевые бобы благоухают. Вся эта земля купалась в золоте, бедствия обходили ее стороной. Но когда катастрофа разразилась над ее равнинами, Насилие и грабеж растеклись по стране, Среди великих страданий мы бежали в другие места, Наши тела и кости разбросаны, наши отцы и матери скорбят. Даже оставшись без зубов, мы не можем забыть нашей вражды и ненависти, День и ночь мы думаем лишь о возвращении в родные края. Мы все трудимся над тем, чтобы пробиться назад, Как бы жестоко японские рабы ни тиранили нас. Великая стена в десять тысяч ли тянется на десять тысяч ли, За Великой стеной находится наша родная страна, Сердца четырехсот миллионов наших соотечественников бьются как одно, Новая Великая стена протягивается на десять тысяч ли.В 1936 году смертный приговор коммунистической революции Мао Цзэдуна привели в исполнение. В ту зиму, спустя почти четыре года после того, как японцы устроили свою первую базу на территории Китая, Чан Кайши перелетел в Сиань, старую северо-западную столицу, уверенный, что та последняя операция по окружению позволит уничтожить коммунистов раз и навсегда. В годы постоянных вторжений японцев перед Второй мировой войной Чан сосредоточивал свои силы не на национальном сопротивлении, а на подавлении коммунистов. Когда 3 января 1933 года пал Шаньхайгуань, Чан находился в Цзянси, обеспечивая окружение советского района, и отказался прерывать блокаду, намереваясь возглавить сопротивление на севере. Японское вторжение, заявлял он, всего лишь «внешнее дело… как постепенно нагнаивающийся нарыв на коже. Устраиваемые [коммунистическими] бандитами беспорядки — это дело внутреннее. Это… перебои в сердце. Из-за того что внутренняя болезнь не устранена, внешние проблемы решить невозможно».
Общественное мнение считало иначе: непримиримый антикоммунизм Чана перед лицом иностранной агрессии быстро разваливал его имидж в глазах национальной общественности. По мере того как японцы продвигались дальше на запад северного Китая и известия о японских атаках там распространялись по стране, число критиков Чана росло. Его упрекали в том, что он «отсиживается на юге», что «утрачивает
Но когда Великая стена страдала в военное лихолетье, ее поэт-поклонник Мао пользовался возможностью извлечь выгоду из оскорбленных чувств общества. В 1936 году, в тысячах километров от шанхайских киностудий, в пещере, вырезанной в лессовых скалах на севере Китая, Мао своей рукой изобразил в стихах Великую стену в качестве памятника национальному единству.
Есть место в северных землях: Тысяча ли, запечатанная льдом, Десять тысяч ли метущихся снегов. Оба конца Великой стены Земля сворачивает в одну-единую громаду. От истока до устья великой реки Быстрое течение замирает и исчезает. Горы пляшут подобно серебряным змеям, Плато убегают вдаль словно восковые слоны, Стремясь добраться до самого Небесного Правителя. В ясный день Белые шелковые занавеси окрашиваются красным, Очаровывая наблюдателя.В условиях, когда общественное мнение против Чана и его гражданской войны начало бурлить, Мао Цзэдун виртуозно предложил прекратить старую войну с националистами ради формирования союза с Японией, заменив прежнюю платформу «оказывая сопротивление Японии, бороться с Чаном» на «бороться с Японией, прекратив гражданскую войну». Он предлагал прежде немыслимое: второй Единый фронт, — и это менее чем через десять лет после того, как первый закончился кровавой баней предательства. В ходе великой имиджевой операции Мао в 1936 году готовился выиграть на всю жизнь для коммунистического Китая американского друга-путешественника, позволив Эдгару Сноу, журналисту из Канзаса, посетить свою базу на северо-западе. Дав Сноу эксклюзивный доступ, Мао поднял себя до англоязычных читателей не в качестве красного революционера-фанатика, а как прагматичного и, самое главное, патриотично настроенного борца за национальную свободу, неизменно выступающего против замирения с Японией: «Для народа, лишенного национальной свободы, задачей революции является не социализм немедленно, а борьба за независимость. Мы не можем даже обсуждать коммунизм, если нас лишили страны, где можно его строить».
Чан отказался рассматривать всякое предложение о союзе со своими внутренними врагами и 4 декабря 1936 года второпях прибыл в Сиань, полный решимости покончить с коммунистами. В это время, однако, даже самые близкие сподвижники Чана отказывались вести его гражданскую войну за счет новых территориальных уступок Японии. Вечером 11 декабря ставший военачальником у националистов бывший милитарист по имени Чжан Сюэлян приказал своим личным телохранителям арестовать генералиссимуса. После короткой и тщетной попытки укрыться в пещере в горах Чан — в одной ночной рубашке и словно набравший в рот воды, поскольку забыл захватить с собой искусственную челюсть, — был доставлен назад в Сиань, где Чжан предложил ему условия освобождения: прекращение гражданской войны с коммунистами и начало сопротивления японцам. Хоть Чан наотрез отказался что-либо подписывать, устное согласие все же дал. 26 декабря 1936 года, в День подарков, отмечавшийся в первый день после Рождества, когда по крайней мере была создана шаткая основа нового Единого фронта, Чану позволили вылететь в Наньцзин. Решающее наступление националистов на район базирования Мао не просто отменили: коммунисты теперь стали законной политической партией, участвующей в борьбе Китая за национальное выживание.
Мао и его коммунисты, Великая стена и призывы к сопротивлению Японии, таким образом, объединились, воссоздав новую мощную платформу национального выживания и возрождения. Одна из первых спланированных побед Единого фронта произошла среди перевалов в районе Яньмэнгуаня, горном проходе в стене между провинциями Хэбэй и Шаньси, где войска националистов сдерживали атаки японцев с востока, а солдаты коммунистов уничтожали вражескую дивизию с тыла. Многие годы спустя Мао испытывал неуместную признательность японцам за их вторжение на север Китая, за тот импульс, который дал толчок его политической карьере. В начале 1960-х годов японская делегация посетила Мао в Пекине и попыталась принести извинения за зверства, чинимые китайцам во время Второй мировой войны. Мао отмел их попытки: «Только когда японская императорская армия оккупировала большую часть Китая, только когда китайцы оказались припертыми к стене, они очнулись и взялись за оружие… Это создало условия для нашей победы в освободительной войне… Если бы мне и следовало кого-то благодарить за все, так это японских милитаристов».