Великая княгиня

Сбитнев Юрий

Писал любовно и долго, не осознавая, какую беду насылает на свою бедную голову и на Русь…

Ах как чесались руки у Мстиславича, как сгорал он от нетерпения скорее покинуть град Владимир южный и въехать снова через Золотые ворота в Киев всеми обожаемым, любимым всеми и самым-самым великим князем на всей Русской земле! Видел себя на белом коне средь ликующих толп. Сердце замирало от счастья… Долгая тишина, семейные тихие радости не по нему, рождённому для славы и почитания. Только ради грядущего триумфа своего посадил на

великий стол дядю – пущай потешит гордыню. А потешив, поймёт наконец – человек-то не глупый – не по уму чтят князя – по силе! Тогда и запричитает старец: «Приди ко мне, сыне…» А пока тишь да гладь, да божья благодать на Руси, и надо готовиться к буре. Сам её и поднимет, могучую, дабы если не стереть с лица земли наглого дядю Юрия, так согнать окончательно с земли Русской. В тихом омуте черти водятся, а в глубокой тишине удельной Руси всегда и непременно найдётся тот, кому тишина в полях и весях, в лесах неоглядных и мирных городах поперёк горла. Для таких жизнь – вечный бой и упоение в бою, и радость в схватке.

И кто только придумал такое: житие борение есть?! Не иначе как сатана, князь мира сего! Однако Изяслав Мстиславич считал: сие от Бога! Мир стоит только до войны, а война во времени – до короткого мира. В жизни тихой нет упоения, оно – в бою. Тем и жив Мстиславич. И вот когда ты на белом коне среди ликующих толп, и трубы поют, и гудят бубны, и стяги плещутся на ветру за спиною в руках воинов – вот она жизнь! Вот оно, упоение после боя!

Большая буря возникает мгновенно, а собирается долго и тайно, в обманчивой тишине. Таким обманчивым покоем обнадёжил Русь Изяслав Мстиславич. Но уже отослал сына Мстислава с боярином Драгомилом за военной помощью к ляхам и уграм.

Сын Мстислав, гордый порученным делом, торопил боярина, не терпелось скоро и полно выполнить отцов наказ. Торопили оба-два коней, да вдруг боярин, уже вблизи пограничья, сказал молодому князю:

– Дело, даденное нам отцом нашим, конечно, общее, но ты в нём, княже, голова. Но одна голова хороша, а две лучше. Потому предлагаю тебе быть в общем деле о двух головах.

– Как это? – не понял Мстислав Изяславич.

– А очень просто. Король угорский не токмо человек, верный отцу твоему, но и в родстве кровном с вашим родом. И в любом договоре угры верны своему слову. Совсем иное – ляхи, они в слове легки, но и хитры зело. Они много просят, но мало делают. С ними договор должен быть особый, за каждую самую малую монетку торговаться надо и каждую делом обязать. Иначе они возьмут казну и только вид о помочах сделают. Придут на Русскую землю, нашего же кресника пограбят и восвояси с громом победным уйдут… А потому предлагаю тебе идти в угры, а мне – в ляхи. Не обижайся, княже, но меня, старого лиса, на кривой кобыле не объедешь, а тебя по молодости сладкими речами да обещанками опутать легко.

Мстислав разумно принял предложенное…

К концу зимы у Изяслава Мстиславича было под рукою

великое войско. Теперь всё зависело от дяди Вячеслава, призовёт ли с мольбами в Киев, быть ли им на столе великом ободва. Ждал Изяслав. А в Киеве на горах писал собственноручную к нему грамотку великий князь Вячеслав Владимирович: «…мой разум и твоё рачение, сыне, принесут Руси однову только радость…»

И почему наивность детская всегда живёт с мудрой старостью рядом?..

Глава четвёртая

1.

Ещё с лета в Юрьевом Городце на реке Остре ладили насады. Тайно призвал Юрий ладейных умельцев из Русских вятичей и Суздальской земли во множестве. Тайно сооружали речной флот, разводя готовые насады по остёрским старицам и забокам на Десне. Но тайное всегда становится явным. Испокон веку на Руси не накинешь платок на каждый роток, а на глаза тёмную жмурицу. Всё и вся видят русские люди и помалкивают. Но не все. У иных что на глазу, то и на уме, а что на уме, то и на языке – мели, Емеля, твоя неделя. Однако есть и такие, кои с любого догляда и слуха пользу имеют. Эти на любую тайну падки, всё разузнают, всё доглядят и куда надо отнесут за мзду немалую. Подлыжные смотроки. Донесли и в Киев: на Остре Долгорукий ладит боевые насады.

Вячеслав Владимирович о ту пору находился в самой славе великокняжества. Дюже хотелось доказать всем киянам, какого доброго князя в прошлом теряли и какого деятельного да мудрого нынче приобрели. Умно рассудил князь с боярами, отменно удивив своей прозорливостью: «Коли строит Долгорукий флот, то, не иначе, собирается вывести его на Днепр, дабы постращать Киев с просторов речных. А мы свою сторожу супротив выставим». Приказал князь строить боевые насады. И не просто велел, но сам в это хитрое дело вовлёкся.

На Ярославовом дворе, на сухой земле речных дел смоленские хитрецы под княжей указкой срубили чудо-насаду. Вячеслав Владимирович каждую доску аршином вымерял, в каждый пазок заглядывал, меру и бортам и корме указывал, получилась насада на удивление. Высока, стройна, с кормы и носа обоюдоострая. Но главное – гребцы в той насаде сидели на самом днище, укрытые тесовым настилом, на котором сверху должны были располагаться воины в бронях. Были на этом судне и два кормчих, укрытых от чужого прицела в надёжных закутках. Строили насаду на Ярославовом дворе тайно, тайно и снесли в тёмную ночь на Днепр. Многие сомневались, что такое сооружение способно плавать. Однако насада оказалась устойчивой и, ещё чего удивительней, лёгкой на ходу, увёртливой и во всем надёжной. Мало того, по команде одного кормчего гребцы гнали судно вперёд, при команде второго – в обратную, не теряя время на развороты, а только меняя удары вёсел. Тайно необычайную боевую насаду перегнали в Смоленск, где решено было выстроить ещё десяток, а коли надо будет, то и больше.

Конец ознакомительного фрагмента.