Великая оружейница. Рождение Меча

Инош Алана

Поводья выскользнули из обтянутой кожаной перчаткой руки. Сейрам, не сводя со Смилины немигающего, пронзительно-горького взора, медленно опустилась на колени.

– Государыня, ты что! – Смилину словно обдало изнутри кипятком, в висках зашумело, а горло до солёной боли стиснулось. – Встань, встань немедля!

Княгиня не желала подниматься, и пришлось взять её на руки. Тут же шея Смилины попала в жаркое кольцо объятий, а губы – в исступлённый плен поцелуя. Рвались струны небесных гуслей и плакали сосны, когда по кангельским скулам катились слёзы. Смилина не могла

оттолкнуть её, гулко проваливаясь куда-то и теряя песчаную твердь из-под ног. Она не позволила себе пойти дальше поцелуя: чужая женщина была для неё под запретом, пусть даже и протягивающая к ней руки сама.

Сейрам была искусной наездницей, истинной дочерью степей. Она стреляла на всём скаку из лука и била без промаха птицу и зверя – непроницаемая, твёрдая, безжалостная и прекрасная. В кангельской островерхой шапке, с колчаном за спиной и румянцем от хлёсткого ветра, только в седле она была самой собой, сбрасывая с себя образ княжеской супруги и хозяйки дворца. Любить эту женщину, боготворить, служить ей – алым маком это желание поднимало свою головку в сердце Смилины, но она не смела. Потому что – нельзя.

– Не связывайся ты с замужней, – качала головой супруга Одинца. – Ох, беда будет, коли не остановишься и не выбросишь это из головы…

Смилина и не собиралась «связываться». Но она не могла перестать любоваться и восхищаться – сжав губы и закрыв сердце.

Гораздо легче и теплее ей было со Свободой. Сердце и душа отдыхали рядом с этой егозой, хоть и были её забавы отнюдь не тихими. Сдружившись, они нередко сиживали с удочками, и княжна проявляла выдержку настоящего рыболова. Порой Смилина перекидывалась, и тогда на Свободу накатывали приступы нежности – она тискала, чесала и целовала кошку в усатую морду. В эти мгновения в ней проступала девичья мягкость, а всё остальное время она походила скорее на мальчишку-сорванца по своим привычкам.

Однажды Смилина увлеклась ночной рыбалкой в одиночестве. Свобода спала дома в тёплой постели, а женщина-кошка выловила зубами пару крупных сигов и развела костёр. Она могла бы тут же съесть добычу сырьём, но вкус жареной рыбы напоминал ей о Свободе, к которой, как оказалось, её сердце приросло накрепко. И вдруг – стук копыт. Он гулко и тревожно отдавался в груди, и Смилине стало не по себе. Она ещё не видела всадницу, но уже чуяла запах степных трав и ветра.

– Смилина…

Сейрам в изнеможении соскользнула с седла на руки обеспокоенной женщины-кошки. Отблески костра плясали в бездне её глаз, она шаталась и еле ворочала языком, словно пьяная, хотя хмельным от неё не пахло. Они вместе осели на песок.

– Смилина… Князь узнал про наши встречи… Я всё отрицала, но он не поверил мне. Он решил, что я с тобой… Что мы… Что у нас связь. Он мчится к Одинцу, чтоб вызвать тебя на бой… Я скакала изо всех сил, чтоб предупредить тебя! Уходи… Уходи в Белые горы, где он тебя не сможет достать! Молю, спеши…

Смилина выпрямилась, точно в хребет пророс несгибаемый железный остов. Ни капли страха не плеснулось в сердце, только горечь обожгла его.

– Государыня, моё бегство только укрепит его заблуждения, –

твёрдо ответила она. – И весь его гнев падёт на твою голову. Я не могу так поступить. Я должна сказать ему правду, чего бы это ни стоило. Твоя честь мне дороже жизни. Ежели придётся сразиться с ним – что ж, так тому и быть.

– Нет! – Крик Сейрам пронзил прохладный ночной покой озера, испуганной птицей вспорхнув над тёмной стеной леса.

– Я не убью твоего мужа, не бойся. – Смилина всматривалась в прекрасное, искажённое болью и страхом лицо, безнадёжно тонула в тёмных зыбунах глаз.

Холодные, как рыбий бок, ладони княгини с дрожью коснулись её щёк, во взгляде проступила горькая нежность.

– Нет… Глупая, я не за мужа боюсь. – Прерывистое тепло её дыхания коснулось губ женщины-кошки. – За тебя.

– А за меня уж тем более бояться нечего. – Смилина не смела коснуться её ни пальцем, ни поцелуем, просто впитывала сердцем её облик.

– Беги, молю тебя, – роняя слёзы, прошептала Сейрам. – Даже если нам больше не суждено увидеться, я не забуду тебя… Твой облик будет греть мою душу, как… как вот этот костёр в ночи. Только спасайся.

Смилина грела дыханием её озябшие пальцы, сдерживая себя в мгновении от поцелуя.

– Я сделаю так, как велит мне совесть, государыня.

Улыбка дрожала на губах Сейрам, мокрая от слёз и бесконечно печальная.

– Назови меня хоть раз любимой, – попросила она с прощальной лаской. – Один-единственный раз в жизни. Я буду жить с эхом этого слова в своём сердце.

Её лицо было невыносимо прекрасно в этот миг. Оно выдавливало из глаз женщины-кошки ненужные сейчас слёзы, кромсало сердце на полоски. Закрывшись от этой боли тьмой сомкнутых век, Смилина шепнула:

– Голубка моя.

Она вытирала тёплые солёные струйки с точёных степных скул. Мокрые ресницы Сейрам сомкнулись: она слепо впитывала отзвук этих слов в ночном пространстве, ловила его каждой стрункой души, запечатлевала его в памяти…

– Вот вы где, голубки! Милуетесь? Ну, милуйтесь в последний раз в жизни!

Топот множества копыт растоптал последний миг нежности. Конный отряд с горящими светочами обступил Смилину с Сейрам, а во главе этого воинства сверкал обнажённым мечом Полута. Встав и отстранив княгиню от себя, Смилина сказала:

– Твоя жена сказала тебе правду, княже. У нас никогда не было связи, только дружба.

– Ложь! – волком оскалился князь. – Я всё только что видел своими глазами! Как у тебя только наглости хватает отрицать очевидное? И эта ложь не жжёт тебе горло?!

– Нет, потому что наша совесть чиста. – Отзвук голоса Смилины звякнул спокойной, холодной сталью.

– Брешешь! – с пеной у рта рявкнул Полута. – Нет у тебя ни совести, ни чести! Ты втоптала в грязь моё гостеприимство, плюнула мне в лицо! Ты заслуживаешь смерти!

– Нет, княже! – С истошным криком Сейрам кинулась к мужниному стремени, но тот её грубо отпихнул, и она упала на песок.

Отползая и поднимаясь на ноги, она шевелила губами, а рыжее безумие огня высветляло её застывшие глаза. По движению губ угадывалось: