Великая оружейница. Рождение Меча
Шрифт:
*
Десять листопадов и десять яблоневых метелей назад Смилина, покинув родительский кров, отправилась в путешествие по Воронецким землям. Она искала себе наставников-кузнецов не только среди своих соотечественниц, но и набиралась опыта среди людей. Ей не улыбалась судьба вечно гнуть спину в рудниках, как её родительница-кошка: будущая великая мастерица мечтала о молоте и наковальне.
Дорога носила её из села в село, из города в город. Не имея средств, чтобы оплачивать учёбу, она нанималась к своим
Люди везде дивились её росту и разглядывали Смилину, как диковинку. Чтобы войти в дом, ей приходилось низко нагибаться, любая постель была ей коротка, зато в работе ей не находилось равных. Она могла ворочать брёвна втрое больше собственного веса, остановить взбесившегося быка на скаку и уложить его за рога наземь, а уж сколько она огородов перекопала – не счесть. Всюду, где нужна была выдающаяся сила, её ждали с распростёртыми объятиями, а в награду сытно кормили и поили допьяна. Выпить Смилина могла много: мужики уже лежали вповалку, не в состоянии обеими руками нащупать свой зад, а её и ведёрный бочоночек самого крепкого зелья не валил с ног.
Однажды её занесло в окрестности Кримиславца – вотчину удельного князя Полуты. Коваль Одинец, седобородый, но ещё крепкий мужик, немногословный и суровый, взял её в обучение, не попросив никакой платы взамен.
– Делу научу, – сказал он. – Хлеб мой ешь, не стесняйся. Но по дому, ежели что понадобится, пособи.
Семья у Одинца была большая: трое старших сыновей-подмастерьев трудились в кузне с отцом; двое средних, двенадцати и тринадцати лет, нянчились с маленькими сестричками. Была в доме и дочка на выданье, Любоня – ширококостая, конопатая, с медно-русой косой. Не слишком красивая девка, зато ядрёная – как свежая, только что выдернутая с грядки репка. Заглядывалась она на Смилину, вздыхала и глазками стреляла, но женщина-кошка о девушках тогда мало думала. Она пыталась удержаться на жизненной стезе, выбранной сердцем.
Она была жадной до знаний и стремилась перенять у опытного мастера его сноровку. Тот ничего не скрывал, всё показывал. Когда у Смилины что-то не получалось, беззлобно ворчал:
– У, рукожопая! Вон какая дылда выросла, а всё кулёма кулёмой!
На похвалу Одинец был сдержан. Смилина чаще читала тень одобрения в его цепких глазах, глубоко запрятанных под кустиками седеющих бровей, чем слышала хвалебные слова. Наковальня была для неё низковата, и женщина-кошка устроила её на чурбаке, отпиленном от толстого бревна.
Приходилось помогать по хозяйству, дабы не есть хлеб даром. Супруга хозяина не нарадовалась на неутомимую труженицу, которую она заполучила в лице Смилины. А та ничем не гнушалась: и дров наколоть, и воды натаскать, и капусту порубить да в бочки для квашения умять… Мяли ручищи Смилины эту капусту так, что только сок брызгал.
– Ну и хваталки у тебя, – дивилась хозяйка, суховатая телом и юркая, как ящерка. –
– Так, знамо дело, без рук-то работу не изладишь, – учтиво отвечала женщина-кошка.
Мальчишки её обожали, висли на ней при всяком удобном случае. Смилина подбрасывала их вверх и ловила, катала их на закорках, а порой, перекинувшись в кошку, позволяла проехаться на себе верхом. А когда не могла угомониться какая-нибудь из младшеньких, Смилина убаюкивала её мурлыканьем.
И в пахоту, и в сев выходила она вместе со всеми в поле. Глядя, как она шагает за плугом (из-за её роста пришлось удлинить рукоятки), кузнец усмехался в бороду:
– На тебе самой пахать надо!
На любое дело Смилина была горазда, только мелкие сорняки в огороде у неё плоховато получалось полоть: крупные пальцы не могли ухватить травинку и выдёргивали вместо неё добрые овощи.
– Да ну тебя с твоими клешнями, – досадовала хозяйка. – Весь огород мне погубишь. Иди вон лучше яму под перегной выкопай. Будем в неё ботву да траву кидать, перепреет – удобрение будет.
Смилина покорно пошла копать, а хозяйская дочка Любоня посмеивалась, блестя мелкими зубками. Пальчики у неё были не в пример тоньше и ловчее, умела она ими вышивать диковинные узоры, прясть и ткать.
Яма была выкопана, рядом чернела гора жирной, свежо пахнущей земли. Смилина оперлась на лопату и утёрла пот со лба, подставляя взмокшее под рубашкой тело ветерку.
– Быстро ты, – раздался рядом голосок Любони. – Какие у тебя руки громадные!
Девушка, отвлекшись от прополки, с детским изумлением щупала мозолистые, узловатые пальцы Смилины. Её собственные ручки казались рядом с ними просто младенческими. Одна такая «клешня» могла бы запросто сомкнуться на шейке хозяйской дочки, но о подобных злодействах добродушная женщина-кошка даже не помышляла. Она отдыхала, терпеливо позволяя Любоне себя разглядывать и трогать. Чем-то она напоминала сейчас большого покладистого пса, который без единого рыка выносит баловство шаловливых детишек.
В сенокосную страду Смилина тоже не осталась в стороне. «Ш-шх, ш-шх», – размашисто орудовала она косой, и трава ложилась двухсаженными прокосами. Любоня подносила ей кувшин с квасом, и женщина-кошка выпивала его за один присест до дна. К полудню роса высыхала, и работа кончалась. Смилина любила землянику пуще прочих ягод и всегда при возможности отправлялась в лесок по соседству с лугом, где шла косьба. Там она пригоршнями рвала душистые ягоды и отправляла себе в рот. Однажды Любоня увязалась за нею; в корзинке у неё была крынка молока, и она поднесла её к губам женщины-кошки.
– На-ка, испей… Вкуснее будет, – потчевала она.
Смилина приняла угощение и сделала несколько глотков, утёрла рот. Растянувшись на траве, она подставила солнышку живот и грудь. Любоня пристроилась рядом, плетя венок из лесных и полевых цветов.
– А отчего ты большая такая? – спросила она.
– Откуда ж мне знать? – промычала Смилина, жуя травинку. – Видно, уродилась такой.
– Тяжко, наверно, матушке твоей было тебя рожать? – Любоня ловко вплетала в венок донник, кровохлёбку и клевер.