Великая оружейница. Рождение Меча
Шрифт:
– Ты ж моя радость! – белозубо хохотнула ей вслед Изяслава. И добавила, обращаясь к Смилине: – Вот, сестрёнка, каково оно – без жены-то. Напьёшься ты – и даже пальчиком погрозить некому.
Ещё несколько чарок быстрыми пташками опрокинулись им в рот; Изяслава втянула ноздрями воздух, дрогнула тяжелеющими веками. Взор её уже слегка подёрнулся туманом: она начинала хмелеть.
– Ну, что? Что ты думаешь о Горлинке? – кладя руку на плечо оружейницы, решительно спросила она.
– Нейдёт она у меня и из головы, и из сердца. – Смилина уже сдалась, устало растекаясь киселём, и только локоть, которым она оперлась о верстак, кое-как поддерживал
– Ну, тогда будем тебя спасать, – заявила княгиня, запихивая в рот последний блин и вытирая жирные пальцы о край полотняного чехла на верстаке.
– Что это ты задумала, государыня? – Смилина насупила отягощённые хмелем брови. Каждая из них весила, как удлинённый меч.
– Весной узнаешь. Пойдём в трапезную, а то несдобровать нам. Уфф! – Изяслава потёрла руки, встряхнула головой, пытаясь взбодриться и немного протрезветь.
Слова княгини упали в сердце оружейницы, зацепились крючком. С Масленой седмицы покатились деньки блинами, задышало небо весенним духом, показались на проталинках первоцветы. Чистым покрывалом обручённой невесты сиял на солнце тающий, проседающий снег, и снились Смилине сны странные, волнующие. Обедала она теперь дома, а после всегда ложилась отдыхать на часок, чтобы потом браться за работу с новыми силами. Прикорнув так однажды, угодила она на север – прямо к сосне-бабушке, ветви которой сникли под тяжестью снега. В её родных местах уж весна расцветала, а в северных землях ещё выли вьюги, колол и давил мороз. Обняв холодный ствол, Горлинка прильнула к нему, и ветер трепал её чудесные волосы. Жаром расплавленного золота облилось сердце Смилины.
«Милая…» – Оружейница шагнула к певице, желая оторвать её от дерева, прижать к груди и отогреть.
Горлинка, окоченевшая и словно ничего не понимающая от тоски, смотрела на неё застывшими в синие ледышки глазами.
«Пташка моя, родная моя, – шептала Смилина, поднимая и согревая её в своих объятиях. – Скажи хоть словечко мне!»
Белые, заледеневшие пальцы коснулись её щеки.
«Я уж думала, ты никогда не придёшь…»
«Прости меня, Горлинка, прости, – бормотала оружейница, щекоча губами её колючие ресницы, обмётанные инеем. – Не могла решиться, боролась с печалью своей, с сердцем своим».
«Не бороться с сердцем следует. Его слушать надобно. – Пальчики певицы белыми зимними бабочками касались губ Смилины, и та пыталась поцелуями вернуть в них ток тёплой крови. – Скажи: любишь меня?»
«Люблю, радость моя запоздалая, весна моя последняя, – отпустила на волю тёплые слёзы своего сердца Смилина. Они не текли по щекам, но омывали грудь изнутри. – Люблю, песня моя светлая. Ничего с собою поделать не могу».
Горлинка откинулась в её объятиях, ловя лицом мелкую пургу, жёсткую, как песок. Заструились солёные ручейки, прогоняя бледность стылых щёк, и румянец проступал проталинками, дышал весной. Запорхали золотые бабочки, и окутала старую сосну весенняя круговерть… Тепло вдруг стало вокруг, подняли головки подснежники, и ярким лучиком зазвенел смех северной кудесницы, пробуждая землю от зимнего небытия.
Смилина пробудилась, полная его отголосков, и долго не могла опомниться. Лежачий камень сердца сдвинулся с места, и заструилась сверкающая вода, принося в пересохшую душу жизнь и процветание.
А их со Свободой яблоня опять распустилась. Смилина думала: не переживёт она эту зиму, ан нет. Её узловатые, искривлённые, мозолистые ветви покрылись сначала серебристо-зелёной дымкой крошечных листочков, а потом к ним добавились розовато-белые
– Прости меня, ягодка, прости, – шептала оружейница, гладя шершавый ствол и пытаясь вливать в него свет Лалады. – Я не должна была… Мне не следовало впускать её в сердце. Не умирай, прошу тебя!
Но нераскрытые цветы усыпали землю под яблоней. Мрачная, убитая горем оружейница хотела отказаться от приглашения княгини на весенний пир в честь Лаладиных гуляний, но Изяслава и слышать не желала.
– Не хочешь идти на праздник – праздник сам придёт к тебе, – сказала она.
– Не могу я, государыня, – угрюмо проронила Смилина. – Наша яблоня цветы сбросила…
Брови княгини нахмурились.
– Постой… Ты про ту самую яблоню говоришь, под которой Свобода…
– Да. – Смилина покривилась, оскалом сбрасывая колкую близость слёз. И добавила, спохватившись: – Прости, что перебила, государыня.
– Брось, сестрица. Пустые учтивости. – Руки Изяславы легли на плечи оружейницы, а в глазах проступило серьёзное, тёплое участие.
Они вместе подошли к дереву. Яблоня совсем лишилась цветов, и не только не приходилось говорить о каком-либо урожае, но и сама её жизнь стояла под вопросом. Изяслава с болью хмурилась, играла желваками на скулах. Приблизившись к яблоне, она обняла ствол, подняла взгляд к кроне.
– Ну что ж ты, Свобода, – молвила она, грустно улыбаясь и лаская ствол, точно стан женщины. – Не огорчай нас так, милая.
– Это всё оттого, что я Горлинке сказала, что люблю её, – проговорила Смилина.
– Нет, нет, сестрёнка, – уверенно возразила княгиня. – Тут что-то другое. Я, кажется, знаю, что может помочь.
– Что? – встрепенулась Смилина.
Изяслава лукаво заблестела улыбчивыми искорками в глазах.
– А вот для этого тебе, родная, придётся впустить в свой дом веселье и молодость, – сказала она. – Готовь угощения.
Праздник, который оружейница так не хотела принимать у себя, всё же обнял крыльями её сад. Юные девушки-невесты и кошки-холостячки плясали под его сенью, и на глазах у гостей даже сложились несколько пар. Смилина сидела мрачная, мало ела и много пила, а Изяслава толкала её локтем в бок:
– Ну, сестрёнка, ну… Улыбнись хоть немножко.
К середине гулянья пожаловали новые гостьи – северянки. Семейство Гремиславы, блестя золотым шитьём богатых кафтанов и плащей, вступило в сад, и сердце оружейницы застыло птицей на лету: опираясь на руку сестры и подметая дорожку кончиками перевитых жемчужными нитями волос, к ней шагала Горлинка. На ней был белый наряд, шитый серебром, а на голове сиял свадебный венец с подвесками, усыпанный ослепительными «алмасами».
– Тут, как я погляжу, ладушки-суженые друг друга находят? – молвила с поклоном Гремислава. – А у нас тоже невеста есть.
Невеста эта, опять смущённая множеством народа вокруг себя, смотрела затравленно, вжимая голову в плечи, но убежать не пыталась – и то ладно. Изяслава встала из-за стола и подошла к ней.
– Приветствуем тебя, Северная Звезда, – торжественно молвила она. – Ты сегодня – как сама весна: светлая, прекрасная.
С этими словами княгиня проникновенно облобызала обе руки Горлинки, низко склонившись над ними.