Великая оружейница. Рождение Меча
Шрифт:
Певица не смотрела ей в глаза, но уголки её губ дрогнули в попытке улыбнуться. Она держалась, как могла, стараясь быть учтивой, даже изобразила поклон. Изяслава, взяв её легонько под локоть и блестя плутовато-ласковой улыбкой, повернулась в сторону оружейницы:
– А посмотри-ка, кто тут по тебе истосковался, света белого не видит!..
Сердце Смилины с первого мига появления Горлинки стучало, билось птицей в клетке, но лицо застыло серой каменной маской. Наверно, его выражение испугало и огорчило певицу, потому что её готовая расцвести улыбка угасла.
– Она не рада мне, – проронила Горлинка
– Не пугайся. Поверь мне, она рада тебя видеть, – сказала Изяслава, одной рукой учтиво сжимая её пальцы, а другой обводя сад. – Но у неё есть причины хмуриться сегодня. Посмотри вокруг, и ты сама своим чутким сердечком всё поймёшь.
Лиловатая синь очей крылато распласталась внимательным, всеохватным поиском – так коршун бросается на добычу, так воин устремляется на врага, дабы изничтожить его, не допустить на родную землю. Остановив взор на дорогом сердцу оружейницы дереве, Горлинка спросила:
– А почему эта яблонька не цветёт?
Смилина поднялась из-за стола и подошла.
– Эту яблоньку мы со Свободой сажали вместе, – молвила она. – И Свобода сказала мне: «Пока ты помнишь и любишь меня, она будет жить». Наверно, я что-то сделала не так… И она этой весной зачахла, сбросив ещё не распустившийся цвет.
Горлинка подняла к веткам ласковый взор.
– О нет, твоя любовь жива. Её просто нужно напитать новыми силами.
Сад зашелестел, откликаясь на волшебную музыку, что коснулась внутреннего слуха всех гостей, а преобразившаяся Горлинка поплыла к яблоне белой лебёдушкой. Она протянула к дереву гибкие руки, и с её ладоней вспорхнули золотые бабочки – множество бабочек. Они окутали крону мерцающим облаком, а сердце Смилины упало в чистую, грустно-ласковую волну песни.
Спи, моя ладушка, тихой зарёй.
Светлая речка журчит под горой,
Травы стрекочут, густеет туман,
Мёд созревает – прозрачен, духмян.
Спи, моя ладушка: жизнь позади.
Сомкнуты очи и тихо в груди.
Падает, кружится яблони цвет,
Холодом дышит весенний рассвет.
Спи, моя светлая: неба покой
Поднят лазурным шатром над тобой.
Сосен бессонных стоит караул,
Спи, моя лада: и ветер уснул.
Ночь вышивает мне чёрный кафтан,
Месяцем скроен и звёздами ткан,
Блеском снегов мои кудри полны,
Вьются узором о ладушке сны.
Спи, моя ясная: в вешней волшбе
Льётся бессмертная песнь о тебе.
Это был погребальный плач, но звучал он как нежная колыбельная. Никто не удержал слёз, даже Изяслава: княгиня вскидывала подбородок, стискивала челюсти, но её глаза неумолимо наполнялись влажным блеском. А Смилина, застывшая в немом рыдании, хотела лишь об одном спросить певицу: откуда она брала эти слова, каждое из которых оружейница сама бы спела для Свободы, если б умела их так искусно, так проникновенно подобрать? Не из её ли собственной души почерпнула северная чародейка эти до сердечного жара точные слова, лучше которых даже сама Смилина не смогла бы ничего придумать? Откуда Горлинка знала про холодный рассвет, про яблони цвет?..
Но самое главное чудо происходило у всех на глазах: среди яблоневых листьев рождались заново бело-розовые
– Горлинка… Как тебе удалось это чудо, светлая моя, прекрасная моя волшебница?.. – Слёзы наконец покатились и по суровым щекам Смилины, и она коснулась пальцами шелковистых молодых щёчек певицы.
Ответ был прост и чист, как утренняя заря:
– Я просто люблю тебя. Тебя и всё, что любишь ты сама. – Пальцы-бабочки щекотно касались могучих рук оружейницы, щека Горлинки прильнула к её ладони. – Не бойся сказать мне то же самое. Она, – Горлинка указала взором на яблоню, покрывшуюся густой душистой пеной цветов, – не будет против.
Что могла сказать и сделать Смилина? Она поймала влажный, сверкающий и искрящийся улыбкой взор Изяславы и по движению её губ угадала:
– Ну же, сестрёнка, давай…
Осторожно, как маленького птенчика, сжимая в своей руке тёплую ручку Горлинки, оружейница обратила взгляд на родных – дочерей, внучек, правнучек, праправнучек, сестру Драгоилу и её семейство.
– Дорогие мои, вижу удивление в ваших глазах, – начала она. – Прошлым летом на семейном празднике у моей ученицы Гремиславы я увидела эту кудесницу – и навек пропала в её синих очах, утонула в её дивном голосе. Свободу я не забыла и никогда не забуду, она всегда будет жива в моём сердце. Но, как оказалось, там есть ещё много места – хватит и для вас всех, и для этой звонкоголосой пташки. Я противилась этому, сомневалась, мучила и себя, и её – заставила её томиться в ожидании. Но сегодня я не побоюсь признаться при всех вас, а ежели надо будет, повторю тысячу раз: я люблю её. И хочу спросить кое-что… Горлинка, ты станешь моей женой?
Лиловато-синие очи, в которых отражалось всё весеннее буйство цветущего сада, затрепетали ресницами и закатились – Смилина едва успела подхватить Горлинку на руки. Изяслава, поднявшись из-за стола, со смехом сказала:
– Поверьте мне, дорогие гости, это означает «да». Вот ради таких дней, как этот, и стоит жить! Наполните же кубки – за это надо пить. И пить много и основательно!
А Горлинка, на руках у Смилины открыв глаза, прошептала:
– Я твоя, моя ладушка. С первой встречи – твоя. Я ещё до своего рождения была твоя. Сделай мне колечко.
– Сделаю, моя милая, – тихонько засмеялась оружейница, прильнув поцелуем к её лбу.
Трепещущие розовые губы Горлинки потянулись к ней, и Смилина не посмела отказаться от этого подарка – поцеловала их со всей нежностью, которая тихо расцветала в обновлённом, как яблоня, сердце.
Дабы соблюсти все приличия, Смилина попросила у присутствовавших на празднике северянок руки Горлинки. И Гремислава, и её седовласая родительница-кошка были счастливы такому повороту событий и тотчас же дали своё согласие. Будущие родственницы обменялись сердечными рукопожатиями и поцелуями. Сговор состоялся.