Великая смута
Шрифт:
— Пусть раньше не так свободно было, зато беспечно жили.
Я уточнил:
— Что ж, теперь всем одинаково плохо?
— Да, пожалуй что, русским потруднее будет.
Нас окружили ее компаньонки. Шептались: «Чего ему (мне) надо? Чего он хочет?»
— Товарищ спрашивает, как в Молдове живут его русские друзья.
Переглянулись. Зашушукались. Проворней всех оказалась чернобровая молодка:
— Русские в Молдове кому-то сильно мешают.
— И вам тоже?
— Мне лично — нет. Сердят тех, кто возвысился. Политика! — и многозначительно переглянулись.
Подняла
— Да вы лучше нашу Катерину поспрашивайте. Она русачка, ее же больше касается.
И как невидимка растворилась в толпе. Мы с Катериной остались с глазу на глаз.
Завезли Катю в этот край, как и меня, родители.
— Мы не чувствовали здесь себя иностранцами. Через год я болтала на молдавском не хуже, чем на русском.
Биография стандартная: школа, техникум, замужество. Муж Захар из местных, потомственный крестьянин из Аннен. Работал в мелиоративном отряде экскаваторщиком. Многим полям вернул плодотворную силу. Через какое-то время их семье представилась возможность перебраться в столицу. При этом Катерине пришлось поменять профессию. Устроилась техническим контролером на телевизорном заводе «Альфа». Тут ее и застала, как она выразилась, заваруха.
Мне интересно было узнать мнение об известных событиях человека, далекого от политики. Мои-то впечатления о «заварухе» были, с одной стороны, уличные, а с другой — кабинетные. А что происходило внутри трудовых коллективов?
— Тогда всем головы закружили, — в сердцах молвила моя землячка. Похоже, по прошествии уже стольких лет она не может простить себе то ли оплошности, то ли прегрешения.
Одна из товарок подавала издали какие-то знаки. Досадливо отмахнувшись, она продолжала.
— Наша «Альфа» превратилась в барахолку. По цехам торговали тележками своего производства и телевизорами. Шел безудержный дележ товарного дефицита. Его получали за свою продукцию, обмениваясь с другими заводами и фабриками. Стоял жуткий галдеж. Все перегрызлись. Право на первоочередное приобретение вещей имели те, кто ходил на сходки народного фронта и участвовал в уличных беспорядках. А кто на приманку не поддавался, тех порочили, вычеркивали из списков очередников, охаивали, унижали. Просто выкуривали с предприятия.
Выяснилось, что гендиректор Трачевский был ярый противник разбазаривания заводской продукции. Ячейка народного фронта взялась Вадима Сергеевича приструнить. Ему в вину поставили анекдотическую нелепицу: он-де не имеет права руководить заводом «национального уровня», ибо плохо владеет молдавским языком. Совет трудового коллектива (СТК), наделенный законодательными полномочиями, вынес гнусное решение: превосходного организатора и талантливого инженера освободить от занимаемой должности.
После ухода Трачевского дела на заводе пошли через пень-колоду. Возникла междоусобица. Многие считали себя обиженными, обделенными. Работа не клеилась. По территории шныряли какие-то субчики с крутыми затылками и бегающими глазами. Говорили: боевики. Тут их было гнездовье.
Часто видели на «Альфе» предводителя народного фронта Иона Ходыркэ. О нем знали, что это поэт, да непростой — официозный, автор верноподданических виршей. На все лады эксплуатировал, между
— Значит, притворялся, лгал, народ обманывал, — громким шепотом проговорила Катерина.
Из-за угла продовольственной палатки снова высунулась голова подружки.
— Ой, много лишнего я вам наговорила. Сама же о вас ничего не знаю.
Пришел черед моей исповеди. Наши биографии были схожи. После школы в Комрате — Кишиневский университет. Стал газетчиком. Работал в Каменке, Оргееве. Но потянуло все же в Россию. Однако до сих пор дышу неровно, когда слышу молдавскую речь.
Лицо Катерины впервые осветила ласковая улыбка.
— Хорошо вас понимаю. Только ваши впечатления, — запнулась в поисках подходящего слова, — не соответствуют теперешней жизни. Что было, то ушло. Нет уже в людях прежней душевности, беспечности, чистоты. Ходят задумчивые, угрюмые.
— Три года назад я не узнал Кишинев.
— Наши в Москве чувствуют себя свободнее. Скажу — не поверите Молдаване ездят в Россию не только ради коммерции, а чтобы чувствовать себя гражданами.
Как, однако, в жизни все противоречиво. Душа моя замирает при звуках молдавской речи, народных напевов. Хочется пуститься в пляс, когда удается поймать в эфире молдавский «жок» или «сырбу». Я хмелею от одного только вида взмывающего в высь белокрылого аиста с гроздью винограда в клюве. С другой стороны кому-то этот чудный край не мил. Молдова по числу мигрантов на тысячу душ населения занимает второе место среди союзных республик СССР. Прежде бегали, как говорят, от тоталитаризма, что можно понять. Но бегство продолжается.
— Лично я чувствую себя беженкой, — сказала Катерина, словно угадав мои мысли.
— С каких же пор?
Вопрос застал ее врасплох. Она умолкла, видимо, отдавшись течению подспудных дум. Судя по всему, тут были примешаны семейные обстоятельства.
— Изначально коллектив на «Альфе» был молодежный, дружный, отзывчивый. На любое общественное мероприятие не надо было уговаривать. Дружно выходили на субботники, воскресники. На уборку урожая в подшефный колхоз с песнями ездили. Коллективно ходили в театры, на концерты. Но и заводскую самодеятельность уважали.
Дух перевела и продолжала:
— Пусть жили небогато, но по-человечески. Не было терроризма, ничего не знали о заложниках. Зарплаты, пенсии получали регулярно, день в день. Учились, лечились задарма. Конечно, были бытовые проблемы. Не хватало жвачки, пепси-колы. Гонялись за заморскими сигаретами. Мечтали о джинсах. Но роковую роль, считаю сыграла все-таки водка.
Как истинный технарь, Катерина во всем ценила четкость, системность. Все в ее головке было разложено по ячейкам и клеточкам, словно в компьютере. Многие теперь задним числом хотят понять, что с нами произошло после восемьдесят пятого года? По крупицам, день за днем, с терпением и тщанием реставраторов восстанавливают событийную мозаику по цепочке сумасбродных лет. Но сбиваются. И полной ясности нет, потому что нарочно все перекручено, перемешано. Но кое-что все-таки приоткрывается. Вот и Катерина полагает, что первопричина всех бед была, между прочим, водка!