Великая степь
Шрифт:
XIII. Песнь Верблюда
1
— Долго все рассказывать, — сказала Женька. — Надень…
Гамаюн подозрительно покосился на предмет в ее руках, отдаленно напоминающий корону Соединенного Королевства — если выковырять из символа власти Виндзорской династии все самоцветы, а драгметаллы заменить чем-то полупрозрачным — не то пластиком, не то монокристаллом. Подполковник вообще на многое сейчас смотрел с сомнением — начиная с обстановки ходовой рубки и заканчивая собственным телом, которое после близкого знакомства с медицинскими системами Верблюда чувствовало себя отнюдь не на сорок два года — лет на двадцать максимум.
— Зачем? — равнодушно спросил Гамаюн. Он закончил изучение своего запястья, с которого исчез застарелый шрам от ножа, и поднял глаза на Женьку.
Пожалуй, только она — живая и настоящая — не давала Гамаюну окончательно скатиться в дремучие дебри солипсизма. Или — совсем как настоящая и почти как живая…
— Эта штука придумана как раз для того, чтобы не объясняться слишком долго с теми, кто не умеет общаться мыслями… — сказала Женька терпеливо. — И чтобы не забыть о чем-нибудь, и чтобы тебя не поняли неправильно…
Ладно, подумал Гамаюн. Неважно. Действительно ли это бред умирающего мозга, или я на самом деле сижу в брюхе не то зверя, не то робота — не суть принципиально. Руки-ноги сгибаются, голова думает — надо что-то делать. Жив ты или мертв — делай, что должен. Единственная неясность: а что, собственно, должен?
Он решительно протянул руку за короной Британской Империи. Вторую такую же надела Женька.
Это оказался все же не монокристалл. Скорее, пластик. Живой и теплый пластик. Корона была чуть велика, но тут же ужалась, плотно охватив голову. Гамаюн почувствовал покалывание в затылке и висках — пожалуй, приятное.
— Закрой глаза, — посоветовала Женька.
Ему и самому хотелось, мягко клонило в сон. Гамаюн опустил веки, сильно подозревая, что поднять их придется в усыпанной телами холодной пещере…
2
…Снимая корону, он не смог понять, надолго ли выпал из реального времени. Если время внутри ВВ действительно реально. То, что подполковник успел узнать о Верблюде, заставило весьма и весьма в этом усомниться. Гамаюн машинально глянул на запястье. Часов он лишился. Их, разбитые ножом глинолицего, ремонтные мастерские Верблюда восстановить не смогли. Но с формой справились идеально, летняя камуфлированная х/б оказалась не просто зашита и выстирана — но создана заново из разодранных и залитых кровью лохмотьев.
Женька тоже сняла свою корону. Посмотрела вопросительно. В волосах ее серебрилась седина.
Ей не пятнадцать, подумал подполковник. Ей целая вечность, и эта вечность давит на плечи и пригибает к земле, и она решила поделиться… Со мной.
Женька смотрела вопросительно. Ждала ответа. Гамаюн узнал все, даже то, что не хотел знать. Надо было решать.
— Нет, — сказал Гамаюн после короткого раздумья. — Богом я быть не хочу…
Прозвучало это чуть-чуть неуверенно. Ему уже приходилось отказываться от предлагаемых должностей, порой весьма перспективных, пусть и не таких масштабных. Хотя необходимые личные характеристики для подобного поста у подполковника ныне появились.
Всеведение? Пожалуйста, ничего нет легче. Гамаюн знал все: как погибла Милена и кем были онгоны, каким образом и почему здесь и сейчас оказалась Девятка и что сотворило с управляющими системами ВВ включение дурацкой аппаратуры Камизова… Гамаюн знал все это и мог при желании узнать остальное бесчисленное множество фактов, хранимое в необъятной тысячелетней памяти Верблюда…
А еще — он теперь знал, что Женька любит его. Давно…
3
Стать Богом? Легко! Что там еще потребно? Всемогущество? Без проблем! Далекая от управления боевой техникой Женька в этом
Как все легко…
Единственный нюанс — ручное управление будет работать, пока на борту находится Женька Кремер и дает мысленное согласие на это управление… И пока она не станет женщиной. Вечная девственность как издержка всеведения и всемогущества.
Но что-то мешало воспользоваться этим громадным куском бесплатного сыра. Где-то и в чем-то тут был изъян и подвох… Гамаюн не понимал — в чем, но чутье на замаскированные волчьи ямы у него работало безошибочно. Онгоны уже шли таким путем. И что? Чем все кончилось? Отнюдь не властью над прекрасным и сверкающим миром. Кончилось все темной пещерой и толпой мертвецов-прислужников. В своей игре со временем восьмипалые проиграли все. Свой мир и свой дом в том числе…
Почему? Гамаюн не понимал. Не из-за дурацких ведь железок Камизова, в самом деле… Может, Он действительно есть и не терпит самозванцев?
Или ткань времен не выдерживает постоянных попыток исправить настоящее вмешательствами в прошлое? Не выдерживает и рвется, расползается гнилым кружевом, затягивая в ничто, в черную дыру, новоявленных Богов?
Он не знал ответов на эти вопросы. Но одно знал точно.
— Я не хочу быть Богом, — повторил он твердо. — Может быть, ты попробуешь?
Женька улыбнулась грустно.
И покачала головой.
4
На ходу остались две единицы техники: «Урал»-кунг и БТР. В живых — семнадцать человек, на ногах девятеро из них.
Остальные навсегда легли здесь — в заваленной пещере онгонов, и под рухнувшими скалами, и в братской могиле, над которой насыпан холмик из обломков поменьше.
Проезд расчистили от скатившихся сверху валунов, раненых грузили в «Урал».
— Не передумал? — спросил Вася у Лягушонка.
Тот молча мотнул головой. Оба понимали, что разобрать в одиночку завал из неподъемных глыб — дело почти безнадежное. А найти там кого-либо живого — и вовсе безнадежное, без всяких «почти». Это под рухнувшими ст землетрясений или взрывов домами люди могут выживать по несколько суток — железобетонные плиты перекрытий падают порой наклонно, оставляя свободное пространство и защищая от мелких обломков. В пещере с каменными сводами такое невозможно.
— И что потом? — спросил Вася. — Потащишься на своих двоих через степь?