Великая степь
Шрифт:
Невдалеке, там где дорога огибала рембазу и уходила к жилому городку, раздался панический вопль. Но быстро замолк.
4
Водила из черпаков, везший Звягинцева и Прилепского на проверку постов в открытом «уазике», просто обалдел, увидев двигающуюся навстречу темную массу всадников.
Обалдел и не попытался сделать ничего — лишь давил на газ, вцепившись в руль мертвой хваткой. Через секунду она стала действительно мертвой — стрела вошла парнишке в глаз. Звягинцев хрипел, пришпиленный к спинке сиденья несколькими
Уазик с мертвыми пассажирами съехал с дороги и заглох, уткнувшись в бетонный забор. Три всадника, скрывающие угловатые, нелюдские фигуры длинными плащами, подъехали к замедлившим продвижение передовым сотням.
Они уже знали все, что произошло на берегу, напротив скалы, называемой аборигенами Воловий Рог. И что произошло под берегом — тоже. В их планах это ничего не изменило. Просто очередной шанс стал и последним.
Онгоны хорошо знали Девятку, хотя ни разу не бывали здесь. Приказы они отдавали четкие и ясные — ни слова не произнося вслух. Сотни уходили в темноту, к заранее выбранным целям.
Основные силы двинулись к самому центру городка. К двадцатому дому. В нем находилась квартира генерала Таманцева и обитала вся верхушка Девятки — но не она интересовала восьмипалых. Но там же, по сведениям онгонов, жила и главная цель их похода.
Женька Кремер.
5
Надо было что-то делать — но что, Сережа Панкратов не знал. Ему было страшно. Чужие пришли убивать. Они убьют всех, а потом — его. Найдут и убьют. Или не найдут? И что тогда? Один в городе трупов?
Грудь неприятно давило. Немного спустя Сергей понял — шартрез. Пузырек «Русского леса» во внутреннем кармане впился в ребра. Он с трудом, в три приема, вытащил плоскую бутылочку. Поднес к губам. Неразведенный одеколон обжег гортань. Легче не стало.
Тишина. Городок спал — последние минуты сна перед смертью. Сереже хотелось плакать, а умирать — не хотелось. И он заплакал, беззвучно. Слезы катились по щетине щек. Потом он достал зажигалку и грязный носовой платок, обернул флакон. Еле слышное бульканье. Аромат «Русского леса». Хотелось лежать и лежать, ничего не делая и вдыхая этот аромат…
Он встал на колени.
Ткань вспыхнула синим факелом, пламя лизало пальцы — боли Сергей не чувствовал. Чужие его заметили, кто-то закричал, кто-то бежал к нему. Огненный комок прочертил воздух и упал — там, где возле «Урала» расползалась бензиновая лужа. Сергей рухнул на каменистую землю, стараясь удариться головой как можно сильнее…
6
Майору Кремеру никогда не снились сны. А может, он мгновенно забывал их в момент пробуждения. Но сейчас он спал, и понимал, что спит, и чувствовал, что надо немедленно встать и проснуться, и — не мог.
Сон майору снился красивый, хоть и не отличающийся замысловатым сюжетом: в нем несколько степных девушек ублажали майора всеми возможными способами. Кремер, за двадцать пять лет (случай для Девятки уникальный!)
Но что-то было не так.
Что-то мешало расслабиться и насладиться.
Крик… Одна из степнячек закричала — не криком истинной или поддельной любовной страсти — но воплем боли и страха… И исчезла, пропала в мелькании смуглых обнаженных тел — крик звучал откуда-то издалека. Кремер потянулся следом за ней — нежные руки остальных вцепились жестко и больно, улыбки превратились в оскалы.
Это не мой сон, решил майор Кремер, сам не понимая, откуда такая уверенность. Кино. Чужое кино. Все это мне показывают…
Он рванулся через чужой сон напролом, отшвыривая и ломая хищных лже-красоток — и проснулся. Видение померкло и исчезло.
Но не крик.
7
Сержант Гнатенко дежурил в ту ночь не на берегу — на крыше сорок пятого дома. Посты береговой обороны были сокращены наполовину после странного происшествия на партизанском пляже. Потому что из прилегающих к Девятке бухт исчезли айдахары — все до одного. Но совсем людей и технику с береговых утесов не убрали — странное обмеление озера еще раз показало, что сюрпризы возможны любые.
…На несколько коротких очередей у КПП Гнатенко не обратил внимания. Обычное дело, что-то ребятам в степи почудилось. Сержант и сам в подобных случаях патронов не жалел, считая, что лучше перебдеть, чем недобдеть… Ему часто приходилось хоронить недобдевших.
Когда у КПП вспыхнуло пламя, он насторожился. Потом раздались слегка похожие на выстрелы хлопки — словно в пламени взрывались патроны. Потом бухнуло сильно, огненный шар осветил все далеко вокруг, и на краткое мгновение Гнатенко показалось, что он увидел…
Всадников.
Много всадников.
Внутри периметра.
Померещилось?
А затем пламя взрыва опало, и стало темнее, чем раньше — потому что в городке погас свет. Везде. Редкие фонари на улицах, еще более редкие окна квартир — больше не светилось ничто. Опять что-то с подстанцией? Гнатенко уставился в темноту. Он прекрасно знал все шутки, что может сотворить с ночным дозорным напряженное всматривание вкупе с натянутыми как струна нервами, но… Но ему казалось, что там, в темноте между домами, происходит то, что никак не должно происходить. И звуки… Стон? Удар? Звуки ночью тоже ох как обманчивы.
Колебался он недолго — и дернул тумблер общей тревоги. Лучше перебдеть… Не произошло ничего. Вот это было уже не просто странно… То, что одновременно с подстанцией накрылась и автономная сеть системы оповещения.
Будь на месте Гнатенко какой-нибудь забитый военной жизнью черпак — на этом бы его действия и завершились. Инструкция выполнена, дальше не наше дело. Сержант же, целясь в стоявшую на отшибе от склада ГСМ цилиндрическую емкость с бензином, лишь подумал мимоходом: если поднятая таким способом тревога окажется ложной, Звягинцев его без затей расстреляет. Подумал — и выпустил первую очередь.