Великая судьба
Шрифт:
Он кивнул Максаржаву: «Поехали!» — и они поскакали дальше. Вдруг Того натянул поводья.
— Нет, ты только посмотри — вся зелень вытоптана, а ему лень перегнать табун на другое место.
Максаржав молча слушал, уставившись в землю.
Домой они вернулись к вечеру, расседлали коней и, надев на них путы, пустили пастись возле стойбища. Когда они подошли к ставке нойона, возле маленькой юрты их уже поджидала госпожа.
— Ну как, сыпок, съездил? Ты заходи, заходи в юрту. Попей простокваши да поешь. Только руки помой как следует. А после еды ложись отдохни. Ведь завтра начнешь учиться.
— У меня уже нет рогатки, госпожа, — и Максаржав распахнул полы дэли.
— Ты как привык спать дома?
— Я спал с младшим братишкой.
— Ну ладно, иди отдыхай. До осени теперь, пожалуй, не увидишь своих братишек.
И хатан[Хатан — госпожа, супруга знатного лица.] удалилась в княжескую юрту.
Мальчик постоял еще немного, потом присел возле юрты. Вокруг княжеской ставки была чистота — ни корзин для кизяка, сваленных в кучу, ни телег, на земле даже камешка не увидишь. Тиха и пустынна была степь в этот вечерний час. Только где-то мычали коровы, да вдали виднелись тихо бродившие овцы. Какие-то странные звуки доносились из юрт прислуги. Мальчик помнил строгий наказ князя — не ходить туда — и вошел в юрту, из которой доносился старческий кашель.
На другой день Максаржав и Того снова отправились в табун. Стреножив и отпустив коней на пастбище, Того окликнул табунщика, а когда тот явился, приказал:
— Излови-ка вон того пегого двухлетку с длинной гривой.
Исполнить приказание ринулись два табунщика. Они с трудом заарканили копя, потом один из табунщиков ухватил его за уши и держал, пока другой надевал уздечку. Затем на коня надели старинное седло и крепко затянули подпругу. Подошел еще один табунщик, конь горячился, трое мужчин еле справлялись с ним.
— Иди-ка сюда, Ма-гун! Садись и объезжай! — повелительно сказал Того.
— Что вы делаете? — испугался один из табунщиков. — Да от мальчишки труха останется!
— Ничего! Знаешь пословицу: «Когда вода дойдет до морды, собака поплывет»? Ну, теперь держись крепче, парень!
Ноги мальчика прикрепили к подпруге, правой рукой он вцепился в гриву, а в левой зажал плеть.
— Вообще-то я левша, но надо научиться держать плеть в правой.
Однако он не успел переменить руку, как послышался возглас:
— Отпускай!
Пегий пронзительно заржал, резко вскинул задние ноги, пытаясь сбросить седло, и, взметая пыль, бросился к табуну. Вскоре он уже вихрем мчался к южной долине.
— Неужели полезет в Селенгу? — тревожно спросил кто-то.
— Чего ему в реке делать, не полезет! — не очень уверенно сказал Того и, стегнув коня, поскакал следом за двухлеткой.
— Плетью! Плетью поддай ему! — крикнул он Максаржаву.
Мальчик, услышав этот возглас, приободрился и начал работать плетью что есть силы. Наконец ему удалось справиться с конем и повернуть назад, к табуну. Его встретили два табунщика. Они подбежали к разгоряченному коню с двух сторон, чтобы привязать к седлу длинные сыромятные ремни. Один из них взял коня за повод. Мальчика
— Ну, моя паука закончилась. Теперь пойдешь учиться к нойону. Вставай, вставай. Сбегай-ка, приведи наших коней.
Мальчик поднялся и, прихрамывая, побежал ловить коней. Своего коня он поймал, но забраться на него не смог — не хватило сил. И тогда он заплакал. Размазывая по лицу слезы, Максаржав тяжело и медленно шагал рядом с конем. «Плохой из меня наездник! Все теперь будут надо мной смеяться. И зачем только отец привез меня сюда? Разве нельзя прожить без всякого ученья?»
У юрты нойона их встретила старуха.
— Пора давно за ученье приниматься, нойон гневается. Скорее! Иди переоденься!
Мальчику вспомнилось, как мать, провожая его, говорила: «Ученье — дело нелегкое, ты уж, сынок, крепись». Вспомнились ему и ученики-послушники, что живут при монастыре, он видел у них на теле рубцы и язвы от постоянных побоев.
Старуха ввела Максаржава в юрту нойона. Мальчик остановился у входа, поклонился, сложив ладони перед грудью, и опустился на колени. Га-нойон сидел, разглядывая курительную трубку из светлого халцедона. Увидев вошедших, он встал. «Сейчас начнет бить, — мелькнуло в голове у Максаржава. — Хорошо же начинается ученье! Пропаду я здесь». Но нойон бить его не стал. Он подошел к очагу, прочистил трубку и, усевшись на низенький табурет, сказал:
— Ну-ка, сынок, скажи «а».
— А-а.
— Этот звук называется «а». С него начинается слово «ав» — «отец» и слово «ач» — «благо». Запомни гласные звуки: «а», «э», «и», «о», «у». Скажи еще раз: «а».
— А-а.
— На этой доске пишут бамбуковой палочкой. А когда научишься, будешь писать кисточкой на бумаге. Дай-ка мне сало! — обратился нойон к старухе. Та проворно подала тарелочку с салом. Нойон натер доску салом, взял горсть золы, посыпал на доску и отряхнул руки.
— Смотри, как я делаю, запоминай, учись.
Он тщательно вывел палочкой на доске первую букву алфавита.
— Срисуй эту букву и напиши две строки. Да не перепачкайся салом и золой.
— Хорошо, учитель.
— Уважай знание. Всему в мире есть предел, и только знание не имеет предела. Ну, а теперь ступай.
Максаржав, пятясь, удалился.
Занятия проходили каждый день, утром и вечером. Максаржав учился писать буквы «а», «э», «и», «о», «у», твердил слоги «ба», «бэ», «би», «бо», «бу». Когда у него получалось плохо, нойон сердился, бил его по рукам, бранился и выгонял из юрты.
— Пошел прочь, греховодник! Нет у тебя усердия в ученье, а это великий грех!
Или:
— Конечно, сытому не до ученья! Тебе бы только утробу свою набить!
Глаза у учителя в такие минуты горели недобрыми огоньками, и редкая бородка тряслась от негодования. Сиплый голос нойона, бубнящий: «ба», «бэ», «би», «бо», «бу», звучал в ушах мальчика даже в свободные часы. Часто он прерывал игру и, с изменившимся лицом, убегал из ставки князя куда-нибудь подальше.
Слова нойона: «Пусть приучается к работе, не следует его баловать» — развязали руки его жене. Госпожа то и дело давала Максаржаву поручения. И нойон тоже не отставал от жены.