Великая. История «железной» Маргарет

Тэтчер Маргарет

Мои учителя были учителями по призванию. Школа была небольшой, около 350 учениц, все учителя и ученицы знали друг друга. Девочки в основном были из семей среднего класса, но род занятий родителей разнился весьма существенно. Моя самая близкая подруга каждый день приходила из деревенского поселка в десяти милях от города, где ее отец работал строителем. Я иногда ходила к ней в гости. Ее родители, как и мои, стремились пополнить кругозор дочери и брали нас на прогулки по окрестностям, знакомя с названиями цветов и птиц, и учили нас различать птиц по голосам.

Учитель истории мисс Хардинг любила свой предмет и умела привить вкус к нему, но, к сожалению, я никогда до конца его не развила. Я обнаружила, что

с абсолютной ясностью помню ее рассказ о битве в Дарданеллах, когда много лет спустя, будучи премьер-министром, я шла по полям трагических событий Галлиполи. Но больше всего влияния на меня, несомненно, оказала мисс Кэй, учительница химии, в которой я решила специализироваться. Тогда уже вполне нормальным считалась тяга девочек-учениц к занятиям наукой. Мой интерес к научному знанию подстегивали сообщения о научных достижениях в сфере расщепления атома и разработки пластмассы. Я хотела стать частью большого научного мира. Кроме того, я знала, что мне нужно будет самой зарабатывать себе на жизнь, мне казалось увлекательным работать в этой сфере.

Мой отец делал все, чтобы я смогла получить хорошее образование. Мы с ним ходили слушать лекции Ноттингемского университета о текущих международных событиях, которые регулярно читались в Грэнтеме. Когда наступало время задавать вопросы, мы активно участвовали в этом. Особенно хорошо запомнились вопросы местного представителя ВВС Великобритании, командира авиационного крыла Миллингтона, который на дополнительных выборах в конце войны прошел в парламент от Челмсфорда как представитель партии левого крыла «Содружество», входившей в коалицию Черчилля.

Мои родители строго следили за моими школьными успехами. Домашнее задание должно было быть выполнено, даже если приходилось делать его воскресным вечером. Во время войны, когда девочки из Кэмденской школы были эвакуированы в Грэнтем, в школе ввели посменное обучение, и мы должны были ходить на уроки и в выходные дни. Отец, жадный до чтения человек, всегда обсуждал, что мы читали в школе. Однажды он обнаружил, что я не знакома с поэзией Уолта Уитмена; это было быстро исправлено, и Уитмен и по сей день остается моим любимым автором. Меня поощряли к чтению классики – сестры Бронте, Джейн Остин и, конечно, Диккенс: «Повесть о двух городах» последнего понравилась мне больше всего. Мой отец был еще подписан на философский журнал Хибберта, но он мне показался слишком сложным.

Помимо дома, церкви и школы, в моей жизни был еще и сам Грэнтем. Мы гордились нашим городом, знали его историю и традиции. Грэнтем был основан во времена саксов, хотя лишь при норманнах он стал региональным центром. Но настоящий подъем начался с появлением железной дороги в 1850 г.

Самой внушительной постройкой в нашем городе была башня церкви Святого Вольфрама, ее было видно отовсюду. Но самыми характерными и значительными для нас оставались восхитительная викторианская ратуша и статуя самого знаменитого сына Грэнтема сэра Исаака Ньютона. Отсюда, с холма Святого Петра, начинались шествия в День Памяти по направлению к церкви Святого Вольфрама. Из окна бального зала ратуши я могла наблюдать, как вслед за оркестром Армии спасения и оркестром паровозостроительного завода шествовали мэр, олдермены и члены местного управления в мантиях и регалиях. За ними шли отряды, представлявшие общественные организации (от бойскаутов до масонов и профсоюзов).

Особенно запомнился 1935 г. Мы отпраздновали серебряный юбилей короля Георга и столетие Грэнтема в качестве города. Лорд Браунлоу, представитель аристократической семьи, покровительствовавшей городу, стал мэром. Весь город был украшен голубыми и золотыми (цвета города) вымпелами. Улицы соревновались в красочности, пытаясь превзойти одна другую. Помню, что улица Вер Корт, на которой жили самые бедные семьи, была восхитительно

украшена. Духовые оркестры играли целый день, Грэнтемский «карнавальный оркестр», который назывался «Грэнтемские имбирные пряники», добавил веселья. Школы приняли участие в большой концертной программе на открытом воздухе, и, под бдительным оком жены директора мужской школы, мы промаршировали в строгой формации, образуя буквы Г-Р-Э-Н-Т-Е-М. Я стала частью «М».

Мой отец был членом совета местного управления, председателем городского комитета по финансам, затем олдерменом и, наконец, в 1945–1946 гг. мэром, так что я многое знала о городских делах и лицах, в них вовлеченных. Политика была частью городской жизни. Мы уважали наших знакомых членов совета лейбористов, и, несмотря на битвы в совете или конкуренцию на выборах, они постоянно заходили в наш магазин. Отец понимал, что у политики есть границы, – понимание, доступное далеко не всем политикам. Его политический стиль лучше всего, наверное, может быть охарактеризован как «старомодный либерализм». Личная ответственность была его девизом, а «здоровые финансы» его страстью. Он обожал сочинение Джона Стюарта Милла «О свободе». В те дни, до того как единые общеобразовательные школы стали насущным вопросом и до того как лейбористские политики продвинулись в местные органы управления, работа местных советов воспринималась, по сути, как беспартийная.

Поэтому с горечью вспоминаю 1952 г., когда лейбористы, победив на выборах в совет, не включили моего отца в состав олдерменов. Это вызвало общее неодобрение, ведь интересы партии были поставлены выше общественных интересов. Не забуду, с каким достоинством вел себя отец. После голосования он взял слово: «Почти девять лет я с честью носил эту мантию, и сейчас, надеюсь, с честью она и низложена». А позднее, получив сотни сообщений от друзей, сторонников и даже старых оппонентов, он сделал такое заявление: «Хоть я и упал, я упал на ноги. Я могу сказать, что я был счастлив быть избранным, сейчас я счастлив быть отвергнутым». Годы спустя, когда нечто похожее случилось со мной, я постаралась следовать его примеру.

Но мы забегаем вперед. Наверное, главным интересом, который мой отец и я разделяли, когда я была ребенком, было стремление узнать побольше о политике и общественных делах. Мы каждый день читали «Дэйли Телеграф», раз в неделю «Методист Рекордер», «Пикчер Пост», а пока мы были маленькие, нам покупали «Детскую газету». Иногда мы читали «Таймс».

А затем пришел день, когда отец купил наш первый радиоприемник «Филипс», из тех, что сегодня можно найти в недорогих антикварных магазинах. Зная, что он собирался его купить, я в предвкушении почти всю дорогу из школы домой бежала и не была разочарована. Радио изменило нашу жизнь. С тех пор она больше не крутилась лишь вокруг «Ротари», церкви и магазина, главными стали новости по радио. И не просто новости. Во время войны после воскресных девятичасовых новостей передавали «Постскриптум», короткую передачу на злободневные темы. Часто ее вел Дж. Б. Пристли, обладавший уникальным даром прятать левые взгляды под маской надежной, практичной северной философии, а иногда американский журналист Квентин Рейнольдс, который саркастически называл Гитлера «господин Шиклгрубер», используя одну из его фамилий.

Еще мы слушали «Мозговой траст», часовую дискуссию четырех интеллектуалов о текущих проблемах, самым знаменитым среди них был профессор С. Э. М. Джоад, чей ответ на любой вопрос начинался с «Это зависит от того, что вы имеете в виду под…». Вечером в пятницу передавали комментарии людей вроде Нормана Биркетта в цикле программ под названием «Столкновение». Я любила радиокомедию «Итма» за крылатые словечки, которые все еще в ходу, и за набор персонажей, таких как уборщица Мона Лотт с ее знаковой фразой «Это так весело, что я продолжу».