Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
Вот оно, имение, очень даже просто взять его. Белая березовая рощица перед ним — не защита. Вырубить — так с одного взмаху хорошим топором. Тюк-тюк, и готово — работы на десять мужиков, а их пришла сотня. Березки, правда, прямые, станом гордые, белотелые, не чета корявым пестреньким деревенским березкам. Иная порода, как человек на другом корму и в холе. Но о чем тут говорить, не в этом дело.
За рощицей звери желтые видны, большеголовые, сердитые, тулово поджарое, как у худой собаки, а головы в лохмах. А пасть
Барская выдумка — мертвыми зверями охранять дом.
Как домина, что твой дворец, — у входа мертвое зверье беспременно.
Кто его боится?
За дурачков считают мужиков господа. Ребят малых такими пугают. Очень просто, взять с места свернуть эти чучела, чтоб глаза попусту не мозолили.
Мужики, сами большеголовые, в больших шапках бараньих, больших воротниках, туго перетянутые опоясками, пригибались, заглядывая между деревьями в помещичью усадьбу.
Дом двухэтажный, белый, крыша легкая, веселая, зеленая.
Опять прикидывает в уме Митрий: "Сорвать такую крышу пара пустяков. Игрушка для мужика. У жука крепче крылья прилажены. Трубы с резьбой — пустая фантазия. Свистнуть только в такую трубу. Вот что хорошо, солидно, крепко — ступени от зверей в дом: широкие, высокие, из мрамора". Хорошо знают крестьяне, какие это ступени: ногу заносишь и чувствуешь — высота и камень дельно, основательно положен. Уважать начинаешь хозяина, когда поднимаешься. Столбы перед окнами из такого же камня, шесть в ряд, тоже, дело видимое, не шутка. Возьмись за один в два обхвата и не свернешь с места. Надсадишься, а он будет стоять все так же выше и сильнее тебя. Тут ни топором, ни грудью не возьмешь, а в такую пору грудь застудишь сгоряча, коли будешь его лапать.
Отольют же свечу господа, никуда ее не повернешь. А на вид, что из воску.
Долго Митрий примерялся к колоннам, нельзя ли их как сокрушить. А без сокрушения ему никак не представлялось возможным захватить помещичий дом.
— Да, тут поработать да поработать надо, — говорили собравшиеся крестьяне, не переступая дальше белой распахнутой ограды в имение.
— Вот кабы они сами, помещики, уразумели, что прошла их пора, надо и честь знать…
Не сообщая своих соображений, Митрий все же подталкивал мужиков:
— Ну что же, ребятушки, надо брать.
— Земля… земля… а тут дом, видишь.
Из толпы выступил старик. Белая борода желтым, загнутым вверх языком лизала его грудь.
— Я вот что, ребятушки, скажу, тут надо наверняка, Митрий Спиридоныч. Вот ежели бы ты, как самый толковей, съездил в Питер, мы и своих коней тебе до станции не пожалели бы, и на билет обчеством собрали бы. Поезжай в Питер устраивать.
Говоря так, старик отводил Митрия от усадьбы, и, слушая его, отходили от усадьбы и мужики.
Когда Митрий это заметил, возвращаться к усадьбе уже никто не захотел.
Места
Пока разглядывал, которая площадка посвободней, все были залеплены до последней ступеньки, и кондуктор, как нищий, упрашивал пропустить его в вагон.
Митрий растерянно хватался за последних бегущих к вагонам пассажиров.
— Куда же, куда же, ребятушки, сесть-то?
Запоздавший солдат отцепил его от своего рукава.
— Какой еще барин — "сесть". А ты не видишь, люди меж вагонами на буферах стоят! "Сесть… сесть".
Это слово злило солдата необычайно. Наконец он разрядился:
— Черт лохматый, полезай на крышу, коли такой седок. — С хохотом махнул рукой на крыши вагонов.
Но крыш вагонов и не было видно: телами человеческими они были крыты. За трубы вентиляторов борьба — наибольшее скопление тел, рук, голов.
В сомнении, где поместиться, шел мимо переполненных вагонов Митрий.
Второй звонок, где тут!
— Полезай, братишка!.. — раздалось с первого у паровоза вагона.
За дымом, завороченным хвостом из трубы паровоза прямо на спину живого вагона, не сразу различил Митрий кричавшего. Целые уголья летели на припавших к крыше пассажиров. На ком-то затлелась одежда, пахло горькой овчиной.
— Горите, братцы! — закричал Митрий.
— Лезь, чертов сын! — свирепо закричал ему парень с вагона, грохоча по кромке кулаком. — Теплей будет у паровоза, руки не смерзнут держаться под дымом.
Совсем растерявшийся Митрий смотрел, как можно взобраться на вагон. Откинули прикрепленную к вагону железную лестницу. Еще не занес он на крышу ногу, как парень, схватив его за шиворот, повалил на чьи-то длинные тощие ноги, вытянутые поперек вагона. Поезд уже тронулся.
— Гни голову! — орал парень, колотя его по затылку.
Митрий даже обиделся и попробовал сопротивляться нахальному парню.
— Вот я тебе дамся, — угрожал он, пытаясь сбросить со спины его руку.
Парень сам лежал, пригнув голову.
— Дашься, как голова отлетит, — прошипел ему парень в самое ухо.
Тут над головой Митрия свистнуло ветром и потемнело. Он понял, что парень не озорник, а благодетель.
Так, не смея приподнять голову, несся он под свистом ветра и дымом паровоза. Когда другие приподнимались, давая отдохнуть спине и поплотнее запахивая живот, промерзавший от железной обивки вагона, Митрий оставался распластанным.