Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
— Разрешите с вами? Мало ли что…
— Не разрешаю! — сурово оборвал Дзержинский. — Отправляйтесь в Чека, там дела много. Не дурите, Веретилин!
Иван Дмитриевич отпустил дверцу машины; шофер включил скорость.
Автомобиль, скрипнув старыми рессорами, развернулся и исчез во мраке.
— Что же теперь будет? — спросил Вася.
Веретилин закурил, рука его со спичкой дрожала.
— Что ж ты будешь делать, когда он страха не понимает? — сказал он. — Интересы революции требуют — значит, все…
Иван Дмитриевич помолчал, раскуривая трубочку,
— Вот учись, Василий. Запоминай, чего судьба тебе подарила видеть, какого человека. Потом внукам расскажешь…
В это самое время "бенц" подъезжал к Чистым прудам.
Где-то далеко, над ржавыми крышами, погромыхивал гром, поблескивали зарницы, не частые, но яркие и продолжительные.
В мелькнувшей зарнице Дзержинский увидел: от корявого, разбитого дерева к подворотне вытянулась цепочка людей; винтовки с примкнутыми штыками, пулемет на перевернутой подводе, шинели внакидку; командир прохаживался распояской, тычет пистолет в лицо какому-то длинному парню.
— Эти самые и есть! — сказал шофер, замедляя ход. — Дальше не пустят…
— Поезжайте! — коротко ответил Дзержинский.
Шофер нажал акселератор, машина прыгнула вперед, шинели расступились, сзади, не сразу, прогрохотали два выстрела. Шофер еще поддал газу, машину стало валять из стороны в сторону — мимо костров, освещающих высоко задранные стволы пушек, мимо орущей толпы, пока вдруг не пришлось затормозить: тут был битый кирпич, песок, ящики — что-то вроде баррикады. Тотчас же подлетел сутуловатый человек в кепке, надвинутой на самый нос, заругавшись, стал рвать дверцу машины; в другой руке у него тускло поблескивал никелированный "Смит и Вессон". При свете большого костра, над которым кипел котел, Дзержинский, слегка высунувшись из машины, жестко, словно ударил, сказал:
— Уберите руки!
Человек в кепке, узнав Дзержинского, сомлел, отступил от машины, сказал осевшим голосом:
— Да разве ж мы знаем… Нам приказано, мы и того… Вы не сомневайтесь, товарищ Дзержинский…
От костра шли к "бенцу" другие — с винтовками, с пистолетами. Тот, что был в кепке, вдруг властно крикнул:
— А ну, отойди назад! Сам Дзержинский едет — вот кто.
Какой-то захудалый человек, с клочкастой бороденкой, в разбитых сапогах, не поверил — подошел ближе.
— Где у вас штаб? — сурово спросил Дзержинский. — Как туда проехать?
Толпа задвигалась. Один, в серой рубашке, приказал:
— Клименко, проводи! — и объяснил Дзержинскому: — Двором придется ехать, товарищ Дзержинский, начальство скомандовало тут все перегородить…
Клименко — тот, что был с бороденкой, в разбитых сапогах, — пошел перед машиной, ласково советуя:
— Левее бери, машинист! Колдобина тут. Еще левее, засадишь самопер свой. Еще левее — вот по-над помойкой, вот где рукой показываю…
Потом шел рядом с Дзержинским, спрашивая тихо:
— Неужели иначе нельзя? Давеча сам Александрович собрание сделал — грозится каждого третьего расстрелять, если кто изменит великому, говорит, делу.
— Уходите отсюда все, пока целы! — резко сказал Дзержинский. — Кого возьмем с оружием в руках, того щадить не будем. Против своих братьев, против рабочих и крестьян мятеж подняли. Кто ты сам-то?
— А водопроводчик я! — сказал Клименко. — Шестнадцать лет при этом деле состою…
Человек в офицерской кожаной куртке с бархатным воротничком, в ремнях, в маленькой барашковой шапочке, преградил Дзержинскому дорогу; нагло усмехаясь маленьким женским ртом, спросил:
— Кого я вижу? Неужели сам товарищ Дзержинский?
— Проводите меня в штаб! — сухо и спокойно сказал Дзержинский.
— А вот штаб! Вот, где пулемет у двери. Только ничего хорошего вас там не ожидает, смею уверить…
Не отвечая, Дзержинский перешел переулок; толпа перед ним расступилась; было слышно, как Клименко за спиной Дзержинского торопливо объясняет:
— Сам, один приехал, вот вам крест святой! Приехал в машине. "Где, спрашивает, штаб?" Даже без фуражки идет, фуражку в машине оставил…
В особняке два раза подряд хлопнули выстрелы. Клименко испуганно спросил у высокого, с обвисшими усами, сильно выпившего дядьки:
— Судят?
— Судят, — затягиваясь махоркой, сказал дядька.
— Которого уже?
— Шестого застрелил. Ванная комната там есть, и в ней вроде прудок — плавать, вот там и стреляет.
— Александрович?
— Он…
— Слушай, Фомичев, — быстро, шепотом, захлебываясь, заговорил Клименко. — слушай, друг, мы земляки, одного огорода картошка, верь не верь, чтоб дети мои померли с голоду, коли вру, Фомичев, мне сейчас сам Дзержинский, сам лично сказал: давай уходите отсюда, пока целы, на своих братьев пошли; кого возьмем с оружием в руках — пощады не будет. Слушай, Фомичев, больно нам надо за этих акул пропадать. Слушай, ты меня сейчас под стенку подвести можешь, я тебе говорю: давай собирай ребят, которые понадежнее, я тут все щели знаю, — уйдем, покаемся, ничего нам не будет; а, Фомичев?
Фомичев нагнулся к маленькому Клименко, заглянул ему в глаза.
— Сам Дзержинский так сказал? Не врешь?
— Та господи! — в отчаянии опять зашептал Клименко, и бороденка его задрожала. — Обманули ж нас. Обманули Александрович с Поповым, мы без понятия… Разве ж можно против Ленина идти, Фомичев?
Вдвоем они отошли в сторону, встали под низкие ворота, потом к ним подошел Жерихов — бывший повар из студенческой столовой, с ним еще трое…
— Гранаты бери! — сурово командовал Фомичев. — Отобьемся, граната дело такое — надежное. Клименко поведет. Сначала как бы прогуливаться будем, выпивши, ну, а потом нырнем. Там всего один человек и стоит — лабазник Гущин. Я его, собаку, знаю, приколоть — и на свободе…