Великие перемены
Шрифт:
И так вплоть до того, что рождается тысячекратно усложненный прибор, который почти что (?) — правда, до этого они еще не дошли — самостоятельно думает. И что самое удивительное: все Особые Ящики во всем мире (даже в современном Срединном царстве) соединены друг с другом. Целая сеть сложнейших, но невидимых нитей связывает Особые Ящики через сушу и море, и все они могут всё. Даже петь, если тебе захочется.
Но самое прекрасное из всего этого я увидел в Гоу-тел, где, конечно, ничего не происходит без участия Особого Ящика. Я восхитился пестрыми рыбками, плавающими в его серо-серебряном окошечке и спросил о них; но, к сожалению, эти рыбки не несут никакого смысла. Они служат лишь охранниками ширмы. (Что это? никакой ширмы здесь не было. Не спрашивай меня,
Но, как уже было сказано, это еще вопрос, следует ли приходить от всего этого в восторг? После некоторого размышления должен признать, что эта мощная невидимая сеть превратилась в какой-то сверхчеловеческий всемирный мозг. (Тут, правда, как и во всем — чем сложнее, тем уязвимее. Некоторое время назад, как рассказал мне господин Ши-ми, в результате не то случайных, не то злонамеренных действий в мир Системы Особых Ящиков проникло чужеродное тело. И вся Система, а с ней и без сомнения весь большеносый мир были на волосок от гибели. В самый последний момент несчастье удалось предотвратить. Я так и вижу, как чрезвычайно опытный специалист по Особым Ящикам засовывает свои острые пальцы в нужное место, извлекает оттуда паразита, бросает его на землю и раздавливает ногой.)
Напрашивается ли вывод, что Особоящиковедение следует почитать? Но, как мне представляется, тут дело обстоит так же, как и со всеми остальными облегчителями жизни у большеносых: сами по себе они хороши, но служат большеносым главным образом для того, чтобы заниматься бесчинствами, потому что это очень просто.
Все это, конечно, мне уже давно бросилось в глаза, но я об этом раньше не писал, хотя это и чрезвычайно важно, только потому, что долго сомневался, в состоянии ли я объяснить тебе, пребывающем в нашем родном времени, самые для нас чужеродные и непонятные вещи, встречающиеся здесь на каждом шагу, а также и потому, что до сих пор не было никакого толчка для подобных описаний. Теперь он появился, что привело меня и Лолана в некий город, расположенный вблизи от Вечного Л'има, и это путешествие было гораздо приятнее, чем путешествие в Бо-цзен.
Я снова сижу в Му-сен. Добрый Ло-лан опять храпит. Пока было светло, я побродил вокруг и рассмотрел картины. Этот Му-сен невероятно большой, с необозримым количеством картин. Опять на них всяческие катастрофы и бесчисленные изображения популярной здесь Ма И-я с толстым ребенком. А также несметное количество неодетых дам, иногда приятных на вид, хотя у многих из них большие ноги. Но встречались и очаровательные произведения. Особое впечатление на меня произвел один мастер, который явно не имеет ничего общего с изображением катастроф. Его имя произнести и передать нашим письмом совершенно невозможно. [63] Одна из его картин демонстрирует в высшей степени привлекательную, само собой разумеется совершенно голую даму, старательно прикрывающую своими длинными волосами свой садик наслаждения и парящую в раковине над морем. Предположительно это аллегория? Но чего? Я бы увидел здесь аллегорию непреходящей силы прекрасного и призыв к людям согласиться с этим. Но кто знает, что видят на этой картине большеносые.
63
Гао-дай описывает картину итальянского живописца эпохи Ренессанса Сандро Боттичелли (1445–1510) «Рождение Венеры» (1482). Картина находится в Галерее Уффици (Флоренция). — Примеч. пер.
Люди тут говорят на совершенно другом языке большеносых, совсем не похожем на их язык по ту сторону Великих гор или в Империи Ю-Э-Сэй. Но До-лана это нисколько не затрудняет. Он владеет несколькими отдельными словами из этого языка, и я тоже кое-что уже усвоил. «А кроме того, — говорит Ло-лан, — запах есть запах, он везде одинаков. Тут с нами ничего не случится».
Между тем стемнело.
Итак, на третий день, когда Му-сен в Бо-цзен снова открылся («незачем тратить мозги на такую чушь», — сказал Ло-лан, и мы уже больше не прятались, а дерзко прошли наружу мимо открывшего дверь смотрителя), мы направились в Большой зал для передвижных железных труб, но что за ужас: ни одна из них никуда не ехала. Здесь, в этой стране есть что-то вроде групповой игры, правила которой я не совсем понял. Она состоит в том, что, например, сначала пекари, а потом, к примеру, возчики а потом портные, а потом денежные слуги и т. д. заявляют остальному населению: «Сегодня у нас нет охоты работать». После чего возникает огромная неразбериха (что, правда, не особенно бросается в глаза среди всеобщей неразберихи, и так царящей в этой стране); в течение одного дня ругают пекарей, врачей или всяких прочих, кто объявил этот день «днем нежелания работать», на следующий день все позабыто, и теперь могут не работать могущественные водители железных труб.
Что и случилось в тот самый день.
Железные трубы печально лежали перед Большим залом дворца, а их начальники лишь пожимали плечами и говорили: «Возможно, завтра».
Мы вышли на улицу перед Большим залом. Пошел дождь. Не скрываю, что я был настроен весьма нелюбезно: «И что же дальше, Ло-лан? В Му-сен мы вернуться не можем, потому что не стали там тратить мозги…»
— Успокойся, — сказал Ло-лан и понюхал воздух вокруг себя. — Что там на другой стороне? — спросил он чуть позже.
— Красная повозка Ма-шин.
— Это я и сам чую. А какой у нее номер?
(Ты должен знать, что повозки Ма-шин, как всё и каждый у большеносых, имеют различающие их номера. На железке в виде доски, на которой приведен номер повозки Ма-шин, среди всего прочего можно узнать, из какого она города и из какой страны родом.)
Я перешел на другую сторону и рассмотрел повозку, потом вернулся к Ло-лану и сказал: «Из Минхэня».
— Так я и думал, — сказал Ло-лан.
Случилось так, что в этот момент владелец повозки Ма-шин, молодой, стройный человек высокого роста вышел из Большого зала и обратил внимание на меня.
— Что-то случилось? — спросил он.
Я хотел было запинаясь пробормотать какое-нибудь объяснение, но Ло-лан встал впереди меня и сладчайшим голосом просюсюкал:
Куда едет всемогущий господин?
— Я вовсе не всемогущий, — ответил господин, — а еду я в Фи-лен. [64]
— Очень кстати, просто великолепно, — сказал Ло-лан. — Может быть, у вас есть случайно два свободных места?
Дружелюбный господин — а он был, не лгу, чуть ли не вдвое выше меня — засмеялся и сказал: «Садитесь». Я должен был сесть впереди, рядом с господином Я-коп (как его звали, я узнал позже), Ло-лан свернулся клубком на заднем сиденье и заснул еще до того, как повозка Ма-шин стронулась с места.
64
Фи-лен — Флоренция. — Примеч. пер.
Господин Я-коп бесстрашно направил свою послушную повозку Ма-шин по чудесным широким каменным улицам на юг, сначала через завешенные облаками горы, потом, когда эти мрачные скалистые стены отступили назад и даже погода стала дружелюбнее, через просторные позднеосенние поля, мимо сверкающих городов, через многочисленные широкие реки, и преодолев большие, но теперь уже не столь угрюмые горы, добрался, наконец, в солнечную погоду до великолепного, окаймленного кипарисами города Фи-лен, по прозвищу «цветущий», чрезвычайно древнего и знаменитого. По дороге мы иногда останавливались. Тогда Ло-лан просыпался в надежде, поскольку он нюхал и во сне, что господин Я-коп пригласит нас в закусочную. Все остальное время Ло-лан крепко спал, а я беседовал с молодым господином Я-коп.