Великие перемены
Шрифт:
— Нет, — ответил я, — к сожалению, нет.
Если мы хотим, сказал он потом, мы можем пойти вместе с ним, потому что он знает в Л'име один монастырь (в Л'име много монастырей, хотя люди здесь не буддисты), и в этом монастыре можно довольно-таки дешево прожить; все остальное в Л'име очень дорого.
Я поблагодарил его от своего имени, а также и от имени спящего Ло-лана и принял его предложение. И мы пошли. Священник дружелюбно, как и я, вел слепого — слепой шел посередине — и вот теперь мы живем в маленькой комнатке высоко в монастыре, который однако населен не монахами, а одетыми в серое монахинями. Вблизи от нашей комнатки находится всеми используемая терраса монастыря, и оттуда открывается грандиозный вид на весь Вечный город Л'им с его многочисленными башнями и куполами, а также дворцами из мрамора.
По этой террасе мы много раз прогуливались, священник — его звали досточтимый господин Ка — и я, и он рассказывал
Мой дорогой друг Цзи-гу, мой верный долголетний спутник, ты прекрасно знаешь, что я не тот, которого называют набожно-глядящим религиозным человеком. Однако я не питаю презрения к набожно-глядящим религиозным людям, даже к таким, которые в своей детской непосредственности полагают, что достаточно более или менее точно выполнить религиозные обряды, и дело сделано. Я пишу тебе это потому, что знаю, что тебя интересуют вопросы религии. Разве мы не часто беседовали с тобой об этом? Разве не ты произнес однажды, что «с некоторых пор начал сомневаться в не-существовании бога»? Ты позволил и мне воспользоваться этими словами. Но несмотря на это, нас интересовало все, что связано с религией. Религия необходима для того, чтобы содержать народ в здоровом состоянии. Этот суррогат демона Ка Ма'с однажды сказал: «Религия — опьяняющий дым для народа». Это вздор, как и все, что говорил тот самый Ка Ма'с. Религия — лекарство для народа. Народ не может существовать без души, а религия — истинная она или ложная — питает душу. Если народу запретить религию, как это случилось в странах Л эй Нина, то он станет изнутри пустым: маленькие блуждающие белые дыры. Я всегда объяснял унылый вид достойных сожаления жителей Красной провинции тем, что у них вынули душу.
Но вернемся к моему отчету о религии того самого прибитого гвоздями к перекрещенным балкам бога, которого здесь называют «сыном человеческим». Я хотел бы (но, к сожалению, не смогу) дословно передать содержание тех бесед, которые я вел с высокочтимым господином Ка сначала в поезде, а затем в течение многих дней на террасе монастыря.
Приведу их вкратце.
Ты знаешь, и я знаю, что наш великий мудрец с Абрикосового холма — Кун-цзы [65] действительно жил на свете. Мы с тобой знаем, что сейчас (я имею в виду наше с тобой родное время) он почитается как бог. Но мы также знаем, что он не бог и никогда им не был. Нечто подобное относится и к «сыну человеческому», насколько я понимаю то, что господин Ка рассказывает мне или зачитывает из книжечки «Благая весть о сыне человеческом». «Сын человеческий» судя по всему был особо выдающимся, достойным восхищения человеком, истинно благочестивым проповедником, учившим людей приблизительно в середине нашей эпохи Хань [66] где-то в отдаленной восточной провинции Империи Л'им, что — а это не особенно далеко отстоит от всего истинного ценного, что можно вынести из учения Кун-цзы — недостаточно безмозгло следовать религиозным обрядам и обычаям, что необходимо всемерно напрягать свой мозг, чтобы постигнуть бога, дух его творения и его любви.
65
Конфуций (551–479 гг. до н. э.), основоположник одного из главных течений китайской этической мысли — конфуцианства. — Примеч. пер.
66
Китайская императорская династия Хань, правила с 206 г. до н. э. по 220 г. н. э. — Примеч. пер.
Кроме того, нельзя относиться к своим ближним с пренебрежением и жестоко обращаться с ними.
А потом они прибили его гвоздями к кресту. Понятно: проще безмозгло исполнять обряды, чем думать о боге.
Теперь я буду смотреть на многочисленные портреты этого «сына человеческого» совсем другими глазами.
Но случилось то, что должно было случиться, и так, как это всегда происходит. Его ученики, или те, кто себя считал таковыми, присвоили себе его прекрасное учение. Это всегда плохо. Они выдумали нелепейшие вещи: что он после смерти воскрес, что его произвела на свет с помощью святого голубя женщина, оставшаяся тем не менее после этого девственницей, и тому подобные привлекательные сказки. Кроме того, они постепенно сделали из доброго «сына человеческого» — как у нас из мудреца с Абрикосового холма — бога, причем он расщепляется у них на Трех богов, которые в свою очередь образуют все вместе одного бога…
— А где в этой маленькой книжечке, — спросил я господина Ка, — «сын человеческий» говорит, что он бог?
— Ну, не прямо, — вынужден был признаться он, — но…
— Но здесь не годится, — сказал я.
— Он спас человечество, — сказал он.
— От
— От грехов.
— И теперь грехов больше нет?
— Они есть, — сказал он, — грехи еще существуют, но…
— Но не существует, — сказал я.
— Бог-отец, — сказал он, — принес в жертву своего возлюбленного сына ради нас, людей.
— Кому?
— Что значит: кому?
— Принести в жертву можно что-либо кому-либо. Бог — о ужас! — принес в жертву своего сына. Но кому? Самому себе?
На подобные вопросы у господина Ка, который, впрочем, был без всякого сомнения хорошим человеком, удовлетворительных ответов не было.
Чтобы его не обидеть, свои заключительные выводы я оставил при себе: те, кто объявляют себя сегодня приверженцами «сына человеческого», находятся именно в том состоянии, в котором «сын человеческий» их не хотел бы видеть. Они следуют целой куче сложнейших обрядов и думают, что этого достаточно. Они бросаются на колени в своих большей частью роскошнейших храмах, сотни раз произносят одну молитву за другой, постятся, опрыскивают всю местность вокруг святой водой, нашептывают в шкафах в уши своим священникам о своих грехах и так далее и тому подобное. Но они совершенно не напрягают свой мозг, чтобы познать бога, а своим ближним разбивают черепа.
Я опасаюсь, что добрый «сын человеческий» умер совершенно напрасно.
Я побывал во многих храмах Вечного города Л'им. Как я уже отмечал, они чрезвычайно роскошные, их украшают великолепные картины и статуи, хотя, к сожалению, по большей части изображающие различные катастрофы. Но что изображение печального по своей сути события может пробудить у созерцателя особые чувства, если это выдающееся произведение искусства, показала мне одна скульптура [67] в самом большом из больших храмов города, собственном храме Великого Святого отца-священника. Эту скульптуру найдешь — я чуть было самым смехотворным образом не сказал: когда ты придешь сюда — сразу же справа после входа. Она настолько тонко высечена из камня и обладает такой трогательной красотой, что я в изумлении застыл перед ней, как вкопанный. Скульптура (она из белого мрамора) изображает женщину, печально склонившуюся над молодым мужчиной, чье мертвое тело лежит на ее коленях.
67
Имеется в виду скульптурная группа «Оплакивание Христа» («Пьета») Микеланджело Буонарроти (1475–1564), великого итальянского скульптора, живописца, архитектора, поэта. «Пьета» (1498–1501) находится в соборе Св. Петра (Рим). — Примеч. пер.
Я принял это за изображение, и весьма достойное, конца трагической любовной истории. Но господин Ка сказал мне: речь идет о снятом с креста сыне человеческом и его матери-девственнице.
Каким образом мать может быть одного возраста с сыном? Она что, осталась не только девственницей, но к тому же и не состарилась? Нет, столь великий художник как тот, что создал эту скульптуру, не может быть таким слабоумным!
К сожалению, я не запомнил его имя, поскольку оно чрезвычайно сложное. Но во время созерцания скульптуры моя душа пришла в такое же великое состояние, как тогда, когда я слушал Небесную Четверицу Бэй Тхо-вэня.
Может быть, они были знакомы друг с другом? Кто знает.
Мы бродили по городу. С тех пор, как я написал тебе вышеупомянутое, прошло несколько дней. Ло-лан постепенно становится все более утомительным. Он ворчит на всё и на всех, особенно ему не нравится завтрак в монастыре. Я ему, правда, сказал: «Что ты, собственно, можешь потребовать за эти незначительные денежные бумажки?» Его раздражает, что здесь дают только белый пшеничный хлеб, а именно те большие хлебные шары, которые по ту сторону гор называются Бу Лой-ки, а здесь Пи Лой-ки. Тут они размером почти с голову ребенка. В первый раз, когда мне подали Пи Лой-ки, я в прямом смысле слова испугался, но внутри они оказались полыми. Ло-лан требует то, что он называет «наш зернистый черный хлеб» — по моим понятиям почти что несъедобные ржаные глыбы, нарезанные кусками и имеющие вкус пыльного картона.
Ну ладно — я прощаю бедного парня. Жизнь обошлась с ним чрезвычайно сурово, почему же он должен прославлять ее. И чудесного исцеления не произошло. Недавно мы были с ним на большой площади перед Главным храмом. Там собрались сотни людей, и все они смотрели вверх. Из одного, кажущегося на расстоянии крошечным окна в боковом храмовом дворце вывесили красный платок, а потом появился человек, говоривший что-то непонятное. Люди вокруг орали во все горло. Некоторые упали вниз, по большей части на колени. Один человек рухнул в фонтан, скорее всего по ошибке.