Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней

Гусейнов Абдусалам

2. Парадокс добрых намерений и ненамеренного зла.Классической его формулой обычно считаются слова Овидия: «Благое вижу, хвалю, но к дурному влекусь» [4] . Человеку свойственно стремиться к лучшему для себя — благому, доброму. В данной ситуации, однако (и в этом ее парадоксальность), происходит наоборот: он выбирает худшее, дурное, как бы вредит себе — выбирает то, что невозможно выбрать.

Рассмотрим первую часть данного парадоксального суждения. Человек не просто стремится к благу. В этом стремлении и благодаря ему он идентифицирует себя в качестве моральной личности. Человеку, как правило, свойственно думать о себе лучше, чем он есть на самом деле; из этого правила бывают исключения, и, случается, люди недооценивают себя. Однако не знающий никаких отклонений закон поведения состоит в том, что человек думает о себе всегда хорошо. Субъективной точкой отсчета собственных действий для него всегда является благо, добро. Даже люди, которых принято считать отъявленными злодеями, стремятся выдать свои преступления за справедливые деяния, изобразить их таким образом, когда они оказываются оправданными по моральным критериям. При этом они могут быть вполне искренними. Моральное

самообольщение — не всегда обман и лицемерие. Чаще всего оно является самообманом. Вспомним, как Раскольников — главный герой романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» — прежде, чем совершить преступление, прилагает огромные интеллектуальные и психологические усилия для того, чтобы оправдать его: де и убивает он никому не нужную, даже всем вредную старуху, и делает он это, чтобы получить, возможность совершить много добрых дел… Он выискивает все эти «аргументы» не для других, а прежде всего для себя. Раскольников хочет обмануть себя и свое (планируемое) зло в своих собственных глазах изобразить как добро, во всяком случае многократно больше прилагает усилий и проявляет умственных ухищрений, чтобы скрыть преступность деяния от самого себя, чем само деяние от следователя. Если руководствоваться тем, что люди одобряют и в каком этическом свете они хотят предстать перед другими, то нам пришлось бы перевести их всех в разряд ангелов. В известном смысле можно сказать, что мораль позволяет человеку оправдать все свои поступки. Не нужно страдать излишней подозрительностью, чтобы не верить человеку на моральное слово, не доверять его моральной самоаттестации. Следует признать: совместная человеческая жизнь, общественная атмосфера были бы намного чище, если бы индивиды не думали и уж хотя бы не говорили каждый о себе, какие они — хорошие (честные, совестливые и т. д.).

4

Овидий. Метаморфозы, кн. VII, ст. 20–21. Перевод С. Шервинского. М., 1977. С. 170.

Обратимся теперь ко второй части парадокса: «к дурному влекусь», т. е. избираю худшее. Получается, что человек выбирает дурное помимо своей сознательной воли, что он знает, в чем заключается правильный моральный выбор, но не делает этого, и, следовательно, его собственные моральные суждения не имеют для него обязывающего смысла. Но можно ли их в таком случает считать моральными? Логично предположить, что в описанной ситуации человек ошибочно полагает, будто он владеет моральной истиной, — видит и одобряет лучшее, благое. На самом деле нельзя иметь моральные суждения, не будучи моральным. Показателем действительной моральности человека являются его поступки, готовность испытать на себе благотворную силу того, что он считает моральным. По плодам их узнаете их — гласит одна из евангельских истин. Словом, достоверность моральных суждений, как и всяких других, проверяется практикой. Можно было бы предположить, что здесь нет парадоксального расхождения мотивов и поступков, так как благое намерение не является действительным нравственным мотивом, поскольку оно не переходит в поступок. Действительные же нравственные мотивы находятся не на кончике языка того, кто совершает поступок, они заключены в нравственном качестве самого поступка. А в том, что намерения могут быть ошибочными, что они не совпадают с мотивами, ничего парадоксального нет, в этом случае как и во всех других познавательных актах, критерием истины является практика. Вопрос, однако, так легко не решается.

Практика в качестве критерия истины выстраивается по вектору и в соответствии с теми суждениями, для выявления степени истинности которых она предназначена. Истинность физических утверждений проверяется в физическом эксперименте, психологических — в психологическом и т. д. При этом каждый раз эксперимент строится на основе тех схем, которые содержатся в соответствующих утверждениях. В нашем же случае, когда выбор осуществляется вопреки представлению о том, каким он по моральным представлениям должен быть, речь не может идти о проверке моральных утверждений, способе практического выявления степени их истинности. Здесь поступок (практика) и суждение не соотнесены друг с другом. Более того, они направлены в противоположные стороны.

Если исходить из абсолютности морали и понимать добро и зло как оси координат человеческого поведения, задающие его позитивную и негативную направленность, суть которых состоит в том, что добро есть то, к чему он безусловно стремится, а зло есть то, чего он безусловно избегает, то получаем следующие выводы. Человек намеренно (сознательно) стремится только к добру (благу) и зло не может выбрать по определении. Если же он совершил зло, то оно не могло быть результатом сознательного выбора и не может быть ему вменено в нравственную вину. Парадокс, следовательно, состоит в том, что намеренное моральное зло невозможно, а ненамеренное зло не является моральным. Вопрос: как можно намеренно выбрать моральное зло, если оно не может быть намеренным?

3. Парадокс морального совершенства.Давно было замечено, что понятие совершенства парадоксально. Оно как идеально-завершенное состояние исключает стремление к совершенству и, следовательно, не может считаться совершенством по человеческим критериям. Моральное совершенство не тождественно совершенству, оно есть путь к нему, выступает как совершенствование, говоря точнее, как самосовершенствование. Но и оно парадоксально, даже ещё в большей мере.

Моральное совершенствование возникает на почве осознания собственного несовершенства. Не только: оно сопровождается нарастающим его углублением. Чем морально совершеннее индивид, тем сильнее его сознание собственной порочности. В данном случае движение вверх оказывается одновременно падением вниз. Эти два процесса связаны между собой столь неразрывно, что именно чувство неудовлетворенности собой, постоянное, искреннее и действенное осознание человеческой порочности в своем собственном лице, считается одним из безошибочных индикаторов морального совершенства индивида.

Парадокс морального самосовершенствования оборачивается на практике рядом неразрешимых вопросов, наиболее острым среди которых является вопрос о том, кто может быть авторитетной инстанцией нравственного суждения и воспитания, кто может говорить от имени морали. Логично предположить, что таковыми могли бы считаться люди, продвинувшиеся дальше других по пути морального самосовершенствования подобно тому, как

это происходит во всех других сферах знания и практики (правом авторитетного суждения по биологии имеет биолог, по юридическим вопросам — юрист и т. д.). Однако одним из несомненных качеств таких людей, как сказано, является скромность, сознание своей порочности. Нравственный человек именно потому, что он — нравственный, не может считать себя достойным кого-то судить, достойным роли судьи, учителя в вопросах морали. И если бы он думал иначе, то по одной этой причине, не мог бы считаться нравственным. Люди, охотно берущие на себя роль морального судьи и учителя уже одним этим фактом обнаруживают такое самодовольство, которое органически чуждо морали и показывает, что они этой роли недостойны. Те, кто мог бы вершить моральный суд, быть учителем морали, не будут этого делать; тем, кто хотел бы вершить моральный суд, быть учителем морали, нельзя этого доверять. Выход из этой безвыходной ситуации обычно связывается с требованием: «Не судите других» и пониманием нравственного воспитания как самовоспитания, т. е. с идеей морального самозаконодательства, согласно которому субъект и объект морали соединяются в одном лице. Однако эта идея, как мы ниже увидим, сама является глубоко противоречивой. Вопрос: каким образом несовершенство может быть показателем, мерой совершенства?

4. Парадокс морального самозаконодательства(автономии воли). Сознательная (целенаправленная) деятельность, включая и само сознание (целеполагание) может быть рассмотрено как с точки зрения содержания, так и с точки зрения источника и носителя. В этом втором случае речь идет об обращенности думающего и действующего индивида на самого себя, о его субъектности, самости. За каждой целесообразной деятельностью, так же как и за самими актами целеполагания стоит некий субъект («я», тот, кто в языке обычно обозначается словом «сам»). В этом смысле в одном индивиде собраны десятки, сотни, тысячи, бессчетное и, быть может, не поддающееся счету число субъектов. Все проявления человеческой активности описываются таким образом, как если бы для каждого из них существовал свой особый субъект. Один и тот же индивид выступает в самых разных субъектностях (ролях): если, к примеру, я начну перечислять, кем я могу предстать — сыном, отцом, братом, дядей, дедушкой, товарищем, другом, сокурсником, коллегой, подчиненным, руководителем, профессором, заведующим кафедрой, учеником, учителем, пешеходом, водителем, земляком, лицом кавказской национальности, автором книги «Введение в этику», свидетелем такого-то происшествия, участником такой-то дискуссии, покупателем, читателем, академиком, гостем, хозяином и т. д. и т. п., - то мне, боюсь, понадобится не меньше страниц, чем понадобилось Рабле, когда он описывал меню Пантагрюэля. Как все эти многочисленные «я», разнообразные ипостаси и субъектности собираются, соединяются, суммируются в одном индивиде? Всё, что поедал ненасытный Пантагрюэль, все эти… попадали в его желудок и перерабатывались там по законам физиологии. А куда попадают и по каким законам перерабатываются многочисленные «я» индивида? И самое главное, кто это делает?

Предполагается, что все конкретные субъектности являются сколками с индивида, который сам по себе также есть субъект, субъект с большой буквы. Индивид есть субъект в качестве личности, о которой если вычесть все другие суммирующие (выражающие) её субъектности только и можно сказать то, что она является инстанцией ответственного суждения и действия, т. е. точкой, к которой всё привязано. Ей, этой инстанции, именно ей придается моральный статус. Она отождествляется с моральным «я», которому принадлежит последнее слово в принятии решений, в самом бытии индивида, поскольку это последнее задается им самим, разворачивается в плоскости сознательной (целесообразной) деятельности. Парадокс состоит в том, что «я» задает закон самому себе. Оно тем самым сковывает себя, действует не как «я». Если бы «я» действовало как «я», в серьезном и полном смысле само-деятельно, то ему не нужен был бы никакой закон, ибо то, что оно решает и является законом для него.

Если же я (личность) связано нравственным законом, выступает в качестве (субъекта) нравственного закона, то возникает вопрос о другом я, которое учредило нравственный закон. Тем самым нравственное «я» оказывается в общей куче со всеми другими бесчисленными «я» и не выполняет своей роли, синтезирующей эти последние в связанную единственность индивидуально-личностного бытия.

Про нравственное законодательство нельзя утверждать, что его субъектом является личность, ибо саму личность мы определяем через нравственность. Индивид выступает в качестве личности в той мере, в какой он способен к морально ответственному существованию. Когда говорится «я сделал то-то» или «я выступаю в такой-то роли», то мыслится, что все это — делать что-то, выступать в какой-то роли суть свойства, следствия некоего Я, которое находится за самими этими действиями и ролями. В спектакле моей жизни, как и в театральном спектакле есть остающийся за кулисами режиссер, который принимает решение о том, кому и какие роли играть. Это закулисное, незримое начало индивида, являющееся последним основанием его деятельных проявлений, и называется его нравственным, личностным началом. Применительно к этому началу, именно по той причине, что оно является последней и высшей инстанцией индивида, запускающей механизм решения, нельзя рассуждать по обычным законам грамматики и логики, устанавливающим связь подлежащего (субъекта) и сказуемого (объекта, действия). Когда говорится о моральном субъекте также как и о всяком другом (экономическом, физическом и т. д.), то это означает, что способность действовать морально рассматривается как свойство субъекта («я»), существующего до этой способности. Тогда возникает вопрос: «А кто этот я, чьим свойством является моральная способность». «Я» опять ускользает и мы, как говорится, вновь оказываемся без царя в голове, без того самого начала, которое мы и обозначали как нравственное.

Стремление философов ответить на вопрос о субъекте нравственности неизменно уводило их в трансцендентные сферы. Желая остаться в рамках рационально-ответственного знания, они выдвигали идею свободной воли. Ответ в этом случае заключается в том, что человек является субъектом морали, поскольку он обладает свободной волей. Но именно эта апелляция к свободной воле, которая рассматривается в качестве порождающего мораль субъекта, особенно выпукло обнажает парадоксальность морального самозаконодательства. Свободная воля, развернувшаяся в моральный закон, сковывает себя им и тем самым перестает быть свободной. Закон, вытекающий из свободной воли, лишается внутренней необходимости и тем самым перестает быть законом.