Великие загадки истории

Пернатьев Юрий Сергеевич

Друг его юности Адам Чарторыйский впоследствии отзывал­ся о нем: «Император любил внешние формы свободы, как мож­но любить представление... но, кроме форм и внешности, он ничего не хотел и ничуть не был расположен терпеть, чтобы они обратились в действительность». Генерал Н. А. Тучков отметил в воспоминаниях, что уже «... при начале вступления на престол (Александра)... из некоторых его поступков виден был дух не­ограниченного самовластия, мщения, злопамятности, недовер­чивости, непостоянства и обманов». А. И. Тургенев (брат дека­бриста Н. И. Тургенева) называл Александра I «республиканцем на словах и самодержцем на деле» и считал, что «лучше деспотизм Павла, чем деспотизм скрытый и переменчивый Александра».

А вот впечатление французского императора Наполеона от встреч с Александром I: «Русский император — человек, несомненно, выдающийся; он обладает умом, грацией, образованием; он лег­ко вкрадывается в душу, но доверять ему нельзя: у него нет ис­кренности. Это настоящий грек Древней Византии. Он тонок, фальшив и ловок».

В конце 1790-х гг. вокруг цесаревича сложился весьма тесный кружок его приверженцев. Подчинить Александра своему влия­нию стремился наиболее одаренный и честолюбивый Петр Стро­ганов. Его двоюродный брат Николай Новосильцев, обладавший блестящим литературным стилем, задавал тон изящества и не­принужденности. Тонкий политик и наблюдатель, умный и да­ровитый Адам Чарторыйский, будучи горячим патриотом Поль­ши, лелеял мысль о восстановлении ее государственности и тоже возлагал определенные надежды на Александра как на будущего императора. Умеренных взглядов придерживался Виктор Кочу­бей — блестящий дипломат, воспитанный в Англии.

Собираясь тайно, члены кружка вели откровенные беседы о необходимости отменить крепостничество, о вреде деспотизма, о предпочтительности республиканского образа правления. При этом сам Александр придерживался весьма радикальных взгля­дов. Он говорил, что ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что любит одну свободу, на которую имеют одина­ковое право все люди, что он с живым участием следил за Фран­цузской революцией, осуждает ее крайности, желает республике успехов и радуется им. Республиканскую форму правления он признает «единственно сообразною с правами человечества... что наследственная монархия — установление несправедливое и нелепое, а верховную власть должна даровать не случайность рождения, а голосование».

Во время коронации Павла I Чарторыйский по поручению Александра подготовил проект «манифеста», в котором указыва­лось на «неудобства» неограниченной монархии и на выгоды той формы правления, которую Александр, когда он станет импера­тором, надеялся даровать, утвердив свободу и правосудие. Далее говорилось, что Александр, «исполнив эту священную для него обязанность... намерен отказаться от власти для того, чтобы при­знанный наиболее достойным ее носить мог упрочить и усовер­шенствовать дело, основание которого он положил». Александр был весьма доврлен составленным проектом, благодарил за него Чарторыйского, правда, затем надежно спрятал документ и никог­да больше о нем не вспоминал.

«Ужасная четырехлетняя школа при Павле», по словам Карам­зина, не прошла для Александра бесследно. К скрытности и лице­мерию прибавился и страх перед деспотом-отцом, а впоследствии и боязнь заговора. Не только «тень убитого отца», но и опасность самому стать жертвой дворцового переворота постоянно пресле­довала Александра. К тому же при непредсказуемом поведении Павла никто не мог чувствовать себя в безопасности, в том числе и сам Александр. Один из современников свидетельствует, что Павел уже готовил приказ своим фаворитам Аракчееву и Линденеру «заточить императрицу и двух ее сыновей и тем избавиться от всех тех, которые казались ему подозрительными». Императ­рицу Марию Федоровну предполагалось сослать в Холмогоры,

Александра посадить в Шлиссельбург, а Константина в Петропав­ловскую крепость. Вот это и помогло заговорщикам привлечь бу­дущего царя на свою сторону.

Заговор против Павла I созрел уже к середине 1800 г. Его вдох­новителем стал екатерининский вельможа, опытный политик

и дипломат граф Н. И. Панин, а руководителем и исполнителем — петербургский военный генерал-губернатор граф П. Пален. К за­говору были причастны английский посол Чарльз Витворт и боль­шая группа офицеров.

В сентябре 1800 г. состоялся конфиденциальный разговор Па­нина с Александром, в котором он «намекнул» на возможное насильственное устранение Павла. Далее все переговоры с Алек­сандром вел Пален. Александр дал согласие при условии сохра­нения жизни отцу и даже заставил Палена в этом поклясться. «Я дал ему это обещание, — говорил впоследствии Пален, — я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что было невоз­можно. Но нужно было успокоить угрызения совести моего бу­дущего государя. Я наружно согласился с его намерением, хотя был убежден, что оно невыполнимо».

Сам же Александр после случившегося оправдывался тем, что заговорщики его «обманули», и демонстративно отдалил их от двора. Впрочем, некоторые исследователи полагают, что Алек­сандр лишь на словах потребовал от заговорщиков клятвы, хотя сам заранее знал исход дела.

В начале марта 1801 г. Павел узнал о готовящемся заговоре и поделился этой нехорошей новостью с Паленом. Медлить было нельзя. С Александром был согласован срок выступления — ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести солдаты Семе­новского полка, командовал которыми сам наследник.

В полночь 60 заговорщиков-офицеров пересекли Марсово поле, переправились через замерзшие рвы, окружавшие только что выстроенный Михайловский замок, куда Павел переселился как в наиболее надежное место. Разоружив охрану, они проник­ли в замок. В комнату Павла шли разными путями, разбившись на две группы. Когда ворвались в спальню императора, то, к свое­му ужасу, увидели, что она пуста. Мелькнула мысль, что Павел бежал через потайную дверь, но вскоре заметили его скорчив­шимся от страха за ширмой. Павел на коленях умолял заговор­щиков сохранить ему жизнь, обещая выполнить все их требования. События развивались стремительно. Вторая партия заговорщи­ков своим шумным приближением напугала первую, и та реши­ла немедленно покончить с Павлом. В суматохе некоторые даже бросились бежать, кто-то сбросил ночник, и в темноте Павла прикончили.

12 марта 1801 г. был обнародован манифест, в котором гово­рилось: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезнейшего родителя нашего Государя Императора Павла Пет­ровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е число сего месяца».

При известии о смерти Павла I «...столичное общество пре­далось необузданной и ребяческой радости, восторг выходил даже за пределы благопристойности», — вспоминал один из сов­ременников. Дружный хор торжественных од приветствовал вос­шествие на престол Александра I. Среди них была и ода Г. Р. Де­ржавина «На всерадостное восшествие на престол императора Александра Первого». Правда, она не была опубликована, по­скольку в ней содержался недвусмысленный намек на дворцовый переворот, но Александр, тем не менее, пожаловал за нее поэту бриллиантовый перстень.

День коронации нового царя, состоявшейся 15 сентября 1801 г., воспел в стихах и Карамзин. «После краткого и несчаст­ливого царствования Павла вступление на престол Александра было встречено восторженными возгласами, — писал декабрист А. М. Муравьев. — Никогда еще большие чаяния не возлагались у нас на наследника власти. Спешили забыть безумное царство­вание».

Сам Александр своим поведением и даже внешним видом про­изводил благоприятное впечатление на публику. Скромно оде­тый, как простой горожанин, разъезжал он или гулял пешком по улицам Петербурга, а в это время толпа восторженно привет­ствовала нового правителя России. Его слова и поступки, по выражению того же Муравьева, «дышали желанием быть люби­мым».