Великий Бисмарк. Железом и кровью
Шрифт:
Тем не менее у нас практически отсутствуют какие-либо данные, которые позволили бы охарактеризовать его политические симпатии в студенческие годы. Революцию во Франции 1830 года, которая всколыхнула общественное мнение во всех без исключения германских государствах, казалось, он вообще не заметил; о его участии в политических дебатах, нередких в студенческой среде, ничего не известно. Уже впоследствии, в «Мыслях и воспоминаниях», он писал о том, что проявление национального и либерального движения «произвели на меня отталкивающее впечатление; мне, воспитанному в прусском духе, претило насильственное посягательство на государственный порядок (…) То, что я думал о внешней политике (…) было в духе освободительных войн, воспринятых под углом зрения прусского офицера» [12]. Однако насколько эти воспоминания соответствовали реальности, остается открытым вопросом.
Посвящая значительную часть своего времени
Необходимо отметить также склонность Бисмарка к английскому языку и английской литературе; из всех иностранцев он также предпочитал общаться с выходцами из англоговорящих стран. Впрочем, в Германии того времени это было скорее правилом, чем исключением. Из музыки он предпочитал Бетховена, Гайдн и Моцарт привлекали его в гораздо меньшей степени. Как писал Отто Пфланце, «музыка была для него фоном, литература развлекала его и дарила ему формулировки. В его внутреннем воспитании не участвовала ни одна, ни другая» [14].
Помимо всего прочего, современники отмечали в молодом Бисмарке склонность к пессимистическим настроениям, доходившим порой до нигилизма. «Он далеко превосходил своих сверстников силой интеллекта и блестящим чувством юмора, – пишет В. Рихтер, – но был способен на поразительно холодный цинизм, готов защищаться от всех иллюзий, которые являются драгоценной прерогативой молодости. Он был достаточно здоров для того, чтобы позволить себе как угодно обращаться с самим собой и своим организмом. Но порой это выглядело так, словно он прожигает жизнь, устав от нее. Наверняка в этом есть некое кокетство с мыслями о преходящем, которое сделал модным лорд Байрон. Но наряду с этим имелись искренние сомнения в смысле собственного существования» [15]. Такие настроения были на самом деле характерны для многих молодых людей того времени и являлись во многом данью романтической моде. Однако в случае с Бисмарком они действительно представляются достаточно искренними, тем более что в дальнейшем они только усиливались – вплоть до конца 1840-х годов, когда он с головой окунулся в политику.
Несмотря на внешнюю беззаботность студенческой жизни, Бисмарк вовсе не горел желанием продлить ее срок. Очевидно, сыграло свою роль то обстоятельство, что родители Отто, разочаровавшись в его способности быть прилежным студентом, бросились в другую крайность и предложили ему сделать карьеру в армии, к чему молодой человек не испытывал ни малейшей склонности [16]. Спустя три года после поступления в университет – то есть так рано, как это только было возможно, – он сдал выпускные экзамены. Для этого ему пришлось прибегнуть к помощи репетитора, поскольку в Берлине посещением лекций Бисмарк пренебрег окончательно. Вскоре после своего 20-летия, 22 мая 1835 года, Отто сдал так называемый «экзамен на должность аускультатора» (сегодня он известен как «первый государственный юридический экзамен» и завершает теоретическую часть подготовки юриста). Его знания в области гражданского права были оценены на «хорошо», в области правовой теории – на «удовлетворительно». Образование в двух лучших германских университетах не оставило в его биографии значительного следа. В них он приобрел скорее не уважение к науке, а предубеждение против академического теоретизирования.
Перед молодым человеком открывалась перспектива долгого и кропотливого восхождения по бюрократической лестнице. К которому, как вскоре показала действительность, он был совершенно не способен. Впоследствии сам Бисмарк утверждал, что к моменту выхода из университета у него окончательно сформировался интерес к дипломатической карьере. Однако попасть в министерство иностранных дел молодому человеку без особой протекции
Уже в этот момент стало ясно, что Бисмарк способен быть кем угодно, но только не винтиком в большом и сложном механизме. Несмотря на то что свою службу он начал с завидным усердием, необходимость заниматься бюрократической рутиной и постоянно выполнять чьи-то указания тяготила его. «Лица и порядки нашей юстиции, где началась моя деятельность, давали моему юношескому уму скорее критический, нежели назидательный материал», – язвительно писал он в своих воспоминаниях [18]. Здесь же Бисмарк рассказывал анекдотичный случай, который запомнился ему больше всего:
«Проработав четыре месяца над составлением протоколов, я был переведен в городской суд, разбиравший гражданские дела, и сразу же оказался вынужденным перейти от механического писания под диктовку к самостоятельной работе, выполнение которой затруднялось моей неопытностью и моими чувствами. Бракоразводные дела были вообще в то время первой стадией самостоятельной работы юриста-новичка. Делам этим придавалось, очевидно, наименьшее значение. Они были поручены самому неспособному советнику по фамилии Преториус и велись при нем совсем зелеными юнцами-аускультаторами, которые производили, таким образом, на второстепенном материале свои первые эксперименты в роли судей, правда, под номинальной ответственностью господина Преториуса, но обычно в его отсутствие. Для характеристики этого господина нам, молодым людям, рассказывали, что, когда его во время заседаний приходилось выводить из состояния легкой дремоты для подачи голоса, он имел обыкновение говорить: «Я присоединяюсь к мнению моего коллеги Темпельгофа»; иной раз при этом ему надо было указывать, что господин Темпельгоф на заседании не присутствует.
Однажды мне пришлось обратиться к нему, так как я оказался в затруднительном положении: мне, в мои двадцать лет и несколько месяцев, предстояло сделать попытку к примирению возбужденной супружеской четы. Задача эта представлялась моему восприятию в своего рода церковном и нравственном ореоле, которому, как мне казалось, не вполне соответствовало мое душевное состояние. Я застал Преториуса в дурном настроении не вовремя разбуженного пожилого человека, разделявшего к тому же довольно распространенное среди старых бюрократов нерасположение к молодым дворянам. «Досадно, господин референдарий, – сказал он мне с пренебрежительной усмешкой, – когда человек до такой степени беспомощен, я покажу вам, как это делается». Я вернулся с ним в комнату присутствия. Дело сводилось к тому, что муж хотел развода, а жена – нет, муж обвинял ее в нарушении супружеской верности, а она, заливаясь слезами, патетически клялась в своей невиновности и, невзирая на дурное обращение мужа, настаивала на том, чтобы остаться при нем. Шепелявя, как это было ему свойственно, Преториус обратился к жене со словами: «Не будь дурой. Зачем тебе это? Придешь домой – муж изобьет тебя так, что тебе не поздоровится. А скажи ты просто «да», и с пьяницей у тебя раз и навсегда покончено». – «Я честная женщина, не могу взять на себя позор, не хочу развода», – завопила женщина. После неоднократного обмена репликами в том же тоне господин Преториус обратился ко мне со словами: «Она не хочет внять голосу благоразумия; пишите, господин референдарий…» – и продиктовал мне заключение; оно произвело на меня столь сильное впечатление, что я и сейчас помню его от слова до слова: «После того как была сделана попытка к примирению сторон и все убеждения, основанные на доводах нравственности и религии, остались безуспешными, было решено, как ниже следует». Мой начальник поднялся со словами: «Запомните, как это делается, и впредь не беспокойте меня подобными вещами». Я проводил его до дверей и продолжал разбирательство».
Такая работа не могла устраивать Бисмарка с его кипучим темпераментом. Деятельность юриста оказалась на поверку кучей бумажной работы под руководством неспособных начальников. К тому же он чем дальше, тем сильнее мечтал о дипломатической карьере и вскоре решил перейти из юстиции в бюрократический аппарат. Как вспоминал сам Бисмарк, такой совет ему дал тогдашний министр иностранных дел Пруссии Иоганн Ансильон, который сам происходил из буржуазной семьи и в целом был не очень высокого мнения о способностях отпрысков остэльбского дворянства. То, что молодой человек решил обратиться напрямую к министру иностранных дел, свидетельствует о серьезности его намерений. Работа в сфере международных отношений представлялась ему, по всей видимости, той сферой, где он сможет в полной мере применить свои способности, а главное – действовать самостоятельно.