Великий Гэтсби
Шрифт:
«Дорогой мистер Каррауэй! Это для меня один из самых тяжелых ударов за всю мою жизнь, я просто не могу поверить, что это правда. Безумный поступок этого человека должен всех нас заставить призадуматься. Я не могу приехать в данное время, так как занят чрезвычайно важным делом, и мне никак нельзя впутываться в такую историю. Если смогу быть чем-либо полезен потом, уведомьте меня письмом через Эдгара. Меня подобные вещи совершенно выбивают из колеи, я потрясен и не могу прийти в себя.
Искренне ваш
И внизу торопливая приписка:
«Прошу уведомить, как с похоронами и т. д., о родственниках ничего не знаю».
Когда в холле под вечер зазвонил телефон и междугородняя сказала: «Вызывает Чикаго», я был уверен, что это наконец Дэзи. Но в трубке послышался мужской голос, глухой и плохо слышный издалека:
– Это говорит Слэгл…
– Вас слушают. – Фамилия мне была незнакома.
– Хорошенькая история, а? Вы мою телеграмму получили?
– Никаких телеграмм не было.
– Молодой Паркер влип, – сказал голос скороговоркой. – Его сцапали, когда он передавал бумаги в окошечко. Из Нью-Йорка поступило сообщение с указанием номеров и серий, буквально за пять минут до того. Что вы на это скажете, а? В такой дыре никогда не знаешь, на что нарвешься…
Задыхаясь, я прервал его:
– Алло! Послушайте – вы не с мистером Гэтсби говорите. Мистер Гэтсби умер.
На другом конце провода долго молчали. Потом послышалось короткое восклицание, потом в трубке щелкнуло, и нас разъединили.
Кажется, на третий день пришла телеграмма из какого-то городка в Миннесоте, подписанная: Генри Ч. Гетц. В телеграмме говорилось, что податель немедленно выезжает и просит дождаться его с похоронами.
Это был отец Гэтсби, скорбного вида старичок, беспомощный и растерянный, увернутый, несмотря на теплый сентябрьский день, в дешевое долгополое пальто с поясом. От волнения глаза у него непрерывно слезились, а как только я взял из его рук саквояж и зонтик, он стал дергать себя за реденькую седую бороду, так что мне с трудом удалось снять с него пальто. Видя, что он еле держится на ногах, я повел его в музыкальный салон, усадил там и, вызвав лакея, сказал, чтобы ему принесли поесть. Но есть он не стал, а молоко расплескалось из стакана, так у него дрожала рука.
– Я прочел в чикагской газете, – сказал он. – В чикагской газете было написано. Я сразу же выехал.
– У меня не было вашего адреса.
Его невидящий взгляд все время перебегал с предмета на предмет.
– Это сделал сумасшедший, – сказал он. – Конечно же, сумасшедший.
– Может быть, вы хоть кофе выпьете? – настаивал я.
– Нет, я ничего не хочу. Мне уже лучше, мистер…
– Каррауэй.
– Мне уже лучше, вы не беспокойтесь. Где он, Джимми?
Я проводил его в гостиную, где лежал его сын, и оставил там. Несколько мальчишек забрались на крыльцо и заглядывали в холл; я им объяснил, кто приехал, и они неохотно пошли прочь.
Немного погодя дверь гостиной отворилась, и мистер Гетц вышел; рот у него был открыт, лицо слегка побагровело, из глаз катились редкие, неупорядоченные слезы. Он был в том возрасте, в котором смерть
– Я не знал, каковы будут ваши пожелания, мистер Гэтсби…
– Моя фамилия Гетц.
– …мистер Гетц. Я думал, может быть, вы захотите увезти тело на Запад.
Он замотал головой.
– Джимми всегда больше нравилось здесь, на Востоке. Ведь это здесь он достиг своего положения. Вы были другом моего мальчика, мистер?..
– Мы с ним были самыми близкими друзьями.
– Он бы далеко пошел, можете мне поверить. Он был еще молод, но вот здесь у него было хоть отбавляй.
Он внушительно постучал себя по лбу, и я кивнул в знак согласия.
– Поживи он еще, он бы стал ба-а-льшим человеком. Таким, как Джеймс Дж. Хилл. Он бы ба-а-льшую пользу принес стране.
– Вероятно, – сказал я, замявшись.
Он неловко стащил с постели расшитое покрывало, лег, вытянулся и мгновенно уснул.
Вечером позвонил какой-то явно перепуганный субъект, который, прежде чем назвать себя, пожелал узнать, кто с ним говорит.
– Говорит мистер Каррауэй.
– А-а! – радостно отозвался он. – А я – Клипспрингер.
Я тоже обрадовался – можно было, значит, рассчитывать, что за гробом Гэтсби пойдет еще один старый знакомый. Не желая давать извещение в газеты, чтобы не привлечь толпу любопытных, я решил лично сообщить кое-кому по телефону. Но почти ни до кого не удалось дозвониться.
– Похороны завтра, – сказал я. – Нужно быть на вилле к трем часам. И будьте так любезны, скажите всем, кто захотел бы приехать.
– Да, да, непременно, – поспешно ответил он. – Я вряд ли кого-нибудь увижу, но если случайно…
Его тон заставил меня насторожиться.
– Вы сами, разумеется, будете?
– Постараюсь, непременно постараюсь. Я, собственно, позвонил, чтобы…
– Минутку, – перебил я. – Мне бы хотелось услышать от вас точно: вы будете?
– Мм… видите ли – дело в том, что я теперь живу у одних знакомых в Гриниче, и завтра они на меня в некотором роде рассчитывают. Предполагается что-то вроде пикника или прогулки. Но я, конечно, приложу все старания, чтобы освободиться.
У меня невольно вырвалось: «Эх!» – и он, должно быть, услышал, потому что сразу заторопился:
– Я, собственно, позвонил вот зачем: я там оставил пару туфель, так не затруднит ли вас распорядиться, чтобы мне их прислали. Понимаете, это теннисные туфли, и я без них прямо как без рук. Пусть пошлют на адрес…
На чей адрес, я уже не слыхал – я повесил трубку.
А немного спустя мне пришлось постыдиться за Гэтсби – один из тех, кому я звонил, выразился в том смысле, что, мол, туда ему и дорога. Впрочем, я сам был виноват; этот господин принадлежал к числу самых заядлых любителей позубоскалить насчет Гэтсби, угощаясь его вином, и нечего было звонить такому.