Великий Гусляр
Шрифт:
— Причешитесь, — сказала Таня Карантонис. — Расческу дать?
Грубин давно не был в ресторане, не приходилось как-то. Зал был не полон, но дымен. Его начали переоборудовать на современный лад, но ограничились только столами, шторами и буфетом в углу. Остальное — лепной потолок и стены с позолоченным трафаретом — осталось от старых времен.
Грубин, в неустойчивости чувств, возрадовался, что надел костюм с галстуком. Играл эстрадный оркестр из четырех человек. Грубину очень захотелось, чтобы хоть кто-нибудь из знакомых увидел его здесь с прекрасной циркачкой. Но знакомых, конечно, не было.
— А вот и Сидоров, —
Дрессировщик сидел за столом в одиночестве. Перед ним стояли бутылка портвейна и тарелка с супом-харчо.
— Сидоров, — позвала Таня, подходя к столику. — Добрый вечер. Вы сегодня хорошо работали.
«Ну зачем я сказал ей, что ищу Сидорова!» — проклинал себя Грубин.
Вблизи Сидоров был не так привлекателен, как на манеже. У него было длинное сухое лицо в глубоких морщинах, волосы так плотно прилегали к голове, что все шишки черепа были наружу. У Сидорова были очень длинные сильные пальцы и на одном из них большой перстень. Дрессировщик лениво поднялся из-за стола, поцеловал Тане руку, и, когда выпрямился, во взгляде его Грубин уловил нечто хищное, словно дрессировщику передались качества его подопечных.
— А это кто? — спросил Сидоров, обращаясь к Грубину. — Почему не знаю?
— А это вовсе не мой, а ваш поклонник, Сидоров, — сказала Таня. — Он вас искал, а я его мобилизовала, чтобы он меня поесть проводил.
— Здравствуйте, — сказал Грубин. — Грубин.
— Очень приятно, — сказал Сидоров в пустоту. — А я скучаю. Садитесь. В этой дыре есть нечего. Вот, видишь, суп ем.
— Здесь очень котлеты хорошие. По-киевски, — сказал Грубин. — Их в кулинарии продают, каждый день очередь.
— Наверное, на ружейном масле, — сказал Сидоров. — У меня желудок не в порядке.
— Правильно, давайте закажем по киевской котлете, — сказала Таня Грубину. — Я вам верю. Сидорову — никогда. Он хочет меня съесть.
— Шутка, — сказал Сидоров. — Хотел бы съесть только в переносном смысле.
— И еще возьмем вина. Сухого. За встречу и премьеру. Вы будете пить? Да, кстати, я не знаю, как вас зовут.
— Александром, — сказал Грубин.
— Значит, Сашей. А меня Таней.
— Я знаю, — сказал Грубин. — Мне очень понравилось, как вы выступали. В первый раз.
— А во второй?
— С фокусником?
— Ну да, с Аббасом.
— Но ведь в первом номере вы сами выступали, а во втором только помогали.
— Вот всегда так. Послушайте его, Сидоров. Голос народа. Придется мне уйти от Аббаса Семеновича. Хоть и жалко. Все думают, что это фокус.
— Это не фокус, — сказал Сидоров, маня пальцем официанта. — Это не фокус. Две котлеты по-киевски, бутылку сухого, бутылку коньяку и всякой закуски.
— У нас мясное ассорти есть, — сказал официант.
— Давайте. Все давайте. Это не фокус. Таня обладает феноменальными способностями к математике.
— Саша, — сказала Таня, — задайте мне любое число перемножить. Или корень извлечь.
— Ну зачем же, — сказал Грубин. — Я верю, конечно, я верю.
— А все-таки задайте.
— Ну хорошо. Сто тридцать на сто сорок.
— Восемнадцать тысяч двести, но вы мне задайте что-нибудь потруднее. Пожалуйста, я прошу вас, Саша.
Пришел официант, сказал, что мясного ассорти нет, осталось только рыбное.
— Ладно, — сказал Сидоров, — несите рыбное.
Грубин смотрел на Таню, и она покачала головой, ободряя
— 125 646 умножить на 6 733 687, — сказал Грубин.
Таня задумалась на мгновение, выпалила очередь цифр, и Сидоров сказал снисходительно:
— Вы не кивайте головой, товарищ. Вы возьмите карандаш, запишите и на досуге перемножьте сами. Но я со своей стороны гарантирую, что ошибки здесь нет. Таня — живая электронная машина.
— Я верю, — сказал Грубин, послушно записывая в книжку длинный ряд цифр. Потом Таня напомнила ему, что на что она множила, и тут принесли рыбное ассорти и кету семужного посола.
— Я страшно голодная, — сказала она и тут же принялась за еду.
— А мы по маленькой по случаю знакомства, — сказал Сидоров. — Ты присоединишься?
— Только сухое вино, — сказала Таня. — Завтра вставать рано. Аббас Семенович новый номер задумал. С таблицей логарифмов.
Выпили. Грубин почти не закусывал, старался не глядеть на Таню, очень стеснялся Сидорова. Бутылка коньяка опустела наполовину, и он почувствовал, как хмель завладевает головой, превращает мир в добрый и яркий спектакль, в цирковое представление, которое невозможно и нельзя прерывать и в котором ему, Грубину, тоже найдется роль. Может быть, он станет жонглером, может быть, дрессировщиком. И уйдет вслед за Таней далеко-далеко, за пределы области… Причем в этом далеком и сладком походе находилось место и для Сидорова. Он оказался совсем не таким неприятным человеком, как поначалу. Бывают люди, которые не милы с первого взгляда, а потом у них обнаруживается много хороших качеств. Сидоров был добродушен, образован и ничем не показывал перед Грубиным своего превосходства. А когда уходили из ресторана, потому что он уже закрывался и официантки по очереди подходили к столику и собирали подотчетный инвентарь — одна взяла солонку, другая — пустые бутылки, а третья — фарфоровый стакан, в котором стояли бумажные салфетки, — когда уходили, Сидоров отказался принять от Грубина деньги за оплату ужина, и Грубин даже обиделся немного, хотя Таня с доброй улыбкой успокоила его и сказала, что все еще впереди и Грубину представится возможность проявить гостеприимство — цирк остается на гастролях на две недели.
Таня пожелала мужчинам доброй ночи у циркового городка, и тут Сидоров сказал, что спать ему еще не хочется и он хотел бы погулять. И именно с Грубиным, потому что Грубин ему симпатичен. Грубин был растроган. Его случайная встреча с артистами уже перерастала в дружбу.
— Спокойной ночи, Саша, приходите завтра на репетицию, — пригласила Таня и исчезла в темноте.
— Очаровательна, — сказал Сидоров.
— Да, — согласился Грубин. — Я такой буквально не встречал.
— А со многими знаком? — спросил Сидоров.
— Есть опыт, — признался Грубин, хотя понимал, что его опыт далеко уступает опыту Сидорова.
Впереди блестела река, отражая луну, прорвавшуюся в разрыв между облаками.
— Люблю природу, — сказал Сидоров.
— И животных тоже, — дополнил Грубин. — Животные вас любят, слушаются. Я никогда не видел, чтобы они так любили человека.
— Да, — задумчиво произнес Сидоров. — Они во мне своего чуют.
— Разумеется, — сказал Грубин, преклоняясь перед новым другом.
Дошли до реки. У берега, под откосом, словно моржи, спали баржи. Буксиры держали на мачтах фонари, хотели показать, что они начеку, спят вполглаза.