Великий Гусляр
Шрифт:
— Ах, у него и идеи есть! — воскликнул тут человек с грубоватыми, но привлекательными чертами лица по имени Эдуард. — Вы посмотрите на бандита с идеями!
— Да! У меня есть идеи! — прокричал Минц. — Мои идеи — очистить мир от скверны демократии!
— И дальше? — спросил Эдуард.
— А дальше все будут счастливы.
Пока присутствующие, к негодованию профессора Минца, предавали осмеянию его идеи, вошла привлекательная женщина-врач по имени Ольга.
— Лев Христофорович, — сказала она, — войска построены. История ждет
— Вот видите! — обрадовался подмоге Минц. — А вы говорили!
И тут, когда все, включая автора, поняли, что битва за Минца проиграна, Удалова посетила мысль.
— Простите, доктор Ольга, — произнес он. — Но мне кажется, что вы еще не добрались до истинной сущности Льва Христофоровича. Вижу я в нем некоторую неуверенность и даже внутреннюю слабость…
— Да как ты смеешь! — взревел будущий диктатор.
— А так смею, что ты сюда пришел, на свое моральное пепелище. В свой дом. Значит, осталось в тебе что-то человеческое. И я уверен, что для завершения образа придется тебя еще поглубже копнуть, до самого дна.
Доктор Ольга была человеком строгих логических правил.
— И что вы предлагаете, товарищ Удалов? — спросила она.
— Еще одну капсулу, — ответил Удалов. — И тогда мы посмотрим.
— Ни в коем случае! — закричал Кир Булычев. — Вы нам тогда такого монстра сделаете, что у меня рука не поднимется его описать.
— Ты прав, но истина дороже, — ответил Удалов.
— Истина дороже! — поддержал его Минц. — Хочу быть завершенным, как гранитная плита.
— Что ж, попробуем, — согласилась доктор Ольга и приложила к уху профессора небольшую розовую капсулу.
— Дорогие друзья, — сказал главный редактор. — Я попрошу всех женщин покинуть помещение. Мы не знаем, кто вылупится из бывшего профессора. Даже в людях, нам известных и на вид достойных, таятся порой настоящие монстры. Но кто таится в монстре… Уйдите, женщины!
И женщины покорно, но с внутренним трепетом, покинули комнату.
Минц заметно волновался. Он подхватил со стола разряженный пистолет и стал почесывать им за ухом. Кир Булычев взял том энциклопедии и как бы невзначай прикрылся от возможной пули. Даже доктор Ольга отступила к двери.
Минц положил пистолет на место.
Затем обвел странным, почти детским взглядом комнату и шмыгнул носом.
Далеко-далеко прогревали моторы танки и доносились резкие звуки строевых команд. Наступал рассвет.
— Неловко вышло, — произнес Минц. — Людей побеспокоили, шумим, моторы греем. Нехорошо.
— Неужели получилось! — воскликнул Удалов. — Неужели ты к нам вернулся?
Минц сел на свободный стул.
— Твоя идея была верной, — сказал он Удалову. — И в самом деле душа неординарного человека бездонна. Диктаторские замашки были свойственны мне лишь на определенном этапе душевной организации. Теперь я докопался, спасибо тебе, доктор Ольга, до моей истинной сути.
И Минц задумался, как бы прислушиваясь к себе.
Затем в тишине
— Никакого насилия. Никаких танков на улицах. Я выставляю свою кандидатуру на пост губернатора, а затем и президента России демократическим путем, в рамках конституции. Мы с вами, друзья, будем строить правовое, дисциплинированное, патриотическое общество. Все для человека, все ради человека! Гражданин писатель Кир Булычев, а также остальные мужчины, прошу вас, останьтесь. Вы мне пригодитесь в предвыборном штабе. А ты, Удалов, беги, отпусти танки, пусть возвращаются по полигонам, а охрану вызови сюда. Береженого бог бережет…
Часть пятая. Господа гуслярцы
Цена крокодила
Когда Леве Минцу было шестнадцать, он был худ, лохмат и восторжен. Аллочка Брусилович гуляла его по набережной Москвы-реки. Они шли вечером мимо Кремля, взявшись за руки. По реке плыли редкие льдины. На одной сидела несчастная кошка, и огни с набережной, от гостиницы «Бухарест», отражались в точках ее глаз, превращая их в бриллиантовые крошки. Рука Аллочки была теплой и послушной.
— Бедное животное, — прошептала Аллочка. — Ты мог бы нырнуть, чтобы спасти ее?
— Если бы это была ты, то нырнул, — ответил Левушка, и Аллочка сжала пальчиками его ладонь.
«Как я счастлив, — думал Минц. — Надо запомнить это мгновение. Мы стоим у парапета, на той стороне в гостинице „Бухарест“ горят два окна на четвертом этаже, по набережной едет черный „ЗИС“, у Аллы Брусилович высокая грудь, хотя об этом нельзя думать. Зато можно думать о том, что крутая черная прядь упала на ухо. Ах, как хочется поцеловать Аллочку в ухо!»
— Ты о чем думаешь? — спросила Алла.
Минцу было неловко признаться в том, что он думает о счастье, завитке над ухом и даже высокой груди Аллочки.
— Интересно, кто в «ЗИСе» проехал? — сказал Минц. — Может, Сталин?
— Не пугай меня, — прошептала Аллочка Брусилович. У нее был дядя вейсманист-морганист, и они все ждали ареста.
Но Минц все равно был счастлив, никогда еще он не был так счастлив. И никогда больше он не будет так счастлив.
Что такое счастье?
И через полвека Минц сказал себе: «Счастье — это мгновение, суть и ценность которого можно оценить только по прошествии времени.
Но я же отдавал себе отчет в том, что счастлив?
И благополучно забыл об этом, как забыл и об Аллочке Брусилович, которую не узнал бы на улице.
А можно ли возвратить мгновение? Можно ли повторить его? В чем трагедия Фауста? Он искал мгновение, а находил разочарование. Может быть, будучи великим ученым, он понимал, что счастье — лишь сочетание удачно сложившихся колебаний молекул? Или химическая реакция организма на запах собеседницы?
Так какого же черта нам выдали разум, если мы хотим первобытного счастья?