Великий Гусляр
Шрифт:
— Вот именно! — согласился Удалов. — И людей.
Минц резко обернулся к другу и соседу.
— С этим пора кончать! — заявил он. — А то некому будет кончить.
— А что конкретно? — спросил Корнелий.
— Конкретно поднимай народ, — сказал Минц.
— Кого?
— Кого? — Минц задумался. — Сашу Грубина поднимай, старика Ложкина, если он ко мне пойдет.
— Может и не пойти, он подозревает, что ты демократ, — сказал Удалов.
— Знаю. Кого еще? Савича попробуй позвать. Стендалю позвони на мобильник.
Удалов по-военному повернулся на сто восемьдесят градусов и отправился выполнять приказание.
Не то чтобы Удалов подчинялся Льву Христофоровичу, но он ценил его ум, талант и бескорыстие, что теперь среди академиков встречается редко.
Через час в кабинете Минца собрались:
Пенсионер Корнелий Иванович Удалов, бывший начальник стройконторы и знаменитый человек в масштабах нашей Галактики.
Заслуженный пенсионер Ложкин Николай. Склочник. Профессиональный правдолюб.
Провизор Никита Савич.
Александр Грубин, сосед снизу, человек сложной судьбы.
Миша Стендаль, до седин молодой корреспондент газеты «Гуслярское знамя».
Минц уже соорудил чайник и поставил на столе крекеры и македонское печенье. Из-за этого пришлось потеснить на столе научную литературу, сбросить на пол принтер и часть журналов.
Все расселись, разлили по чашкам чай, и тогда Минц произнес речь:
— Я созвал вас, господа, по делу, не терпящему отлагательств.
— Вот именно! — воскликнул Ложкин. — В наше тяжелое время, когда экономика страны лежит в разрухе, а держава в руинах, пора сказать свое решительное «нет» так называемым демократам, без исключения агентам ЦРУ!
— Если кто-то пришел сюда, чтобы меня перебивать, — заметил Лев Христофорович, — он может покинуть наш зал заседаний. Не держим.
При этом Минц посмотрел на Ложкина, а Ложкин смотрел в угол. Ему хотелось участвовать, но быть в оппозиции.
— Я тут собрал в Интернете и по прессе сумму сведений, — сказал Минц, — и пришел к выводу: если мы немедленно не остановим истребление живого мира, то есть фауны, на Земле, мы останемся вообще без диких животных.
— Может, и к лучшему, — заметил Ложкин. — А то вот-вот всех перекусают, ротвейлеры вонючие!
— Не о них речь, — сказал Савич, владелец афганской борзой.
— Я не раз поднимал свой голос против истребления флоры и фауны на Земле, — продолжал Минц. — Ведь это ведет к гибели всего живого, в первую очередь человека. Но мой голос вопиющего в пустыне не был услышан. Вас это удивляет?
— Нет, — вразнобой ответили единомышленники.
— Надо защищать, понимаешь, — сказал старик Ложкин. — Детям в школах преподавать. Пускай растут с понятием.
— Когда вырастут, — сказал Грубин, запуская пятерню в поседевшую шевелюру, — нечего будет защищать.
— Средств у нас нет, — сказал Удалов. — Пока бьемся, бьемся, какой-нибудь
Это было горькое воспоминание. Городскую заповедную рощу вырубили в том месяце. Чтобы освободить площадку под казино. А то везде есть казино — и в Вологде, и в Котласе, и в Потьме, а в Гусляре нет казина!
Вырубили, а чины из гордома объявили, что сделано это не за взятку, а для профилактики, чтобы шелкопряд не заводился.
Ни больше ни меньше.
Тут все и заткнулись. Разве против шелкопряда попрешь?
— Займемся фауной, — сказал Минц. — У меня в этом направлении есть глобальная идея.
— Говори, друг, — сказал Удалов.
— Колитесь, Лев Христофорович, — поддержал его Стендаль.
— Подумайте, — сказал Минц, — из-за чего гибнут в первую очередь животные? Да потому, что людям что-то от них понадобилось. Жил соболь, да шкурку красивую заимел, топал себе носорог, да какому-то похотливому китайскому старцу вздумалось понежиться в постельке с любовницей. Бегал себе страус, летала райская птица — видите ли, их оперение полюбилось дамам света и полусвета. И так далее. Я прав?
— Прав, прав! — прокатилось по комнате.
— Что надо сделать, чтобы спасти животных? Усилить охрану? Да сами охранники их в первую очередь пришлепнут, потому что охотники с ними готовы поделиться, а у работников заповедников никогда не бывает достойной зарплаты.
— Утяжелить, — вмешался Ложкин.
— Что утяжелить?
— Наказание, ясное дело, — уточнил Ложкин. — Как увидел, что шкуру снимает с барана, с самого шкуру снять. Рога срезал, свои отдай!
— А если нет у меня рогов? — спросил Грубин.
— У каждого мужика есть рога, только не у всех видны.
Спорить с Ложкиным не стали. По большому счету он был прав.
Но к делу это не относилось.
— Ассигнования нужны, — сказал Стендаль. — Об этом многие пишут. Заповедники расширять, машины им давать, компьютеры…
— Разворуют, — не согласился с ним Ложкин.
— Ну ладно, хватит споров, а то мы превратимся в Организацию Объединенных Наций. Ни шагу вперед… — сказал Минц. — Я нашел более простой и эффективный путь.
— Так говори же, друг, говори! — взмолился Удалов.
— Надо отнять у животных то, ради чего их убивают! — воскликнул Лев Христофорович, и никто его не понял.
— Как отнять? — был общий крик.
— Я попрошу конкретнее, — сказал Стендаль. — Мне же отчет в прессе надо выдавать.
— А вот в этом я не уверен, — сказал профессор. — Черт его знает, стоит ли начинать нашу деятельность с пропаганды и рекламы.
— А как же? — удивился Стендаль. — Кто же нас тогда финансировать будет? Откуда потечет спонсорский капитал?
— Спонсорский капитал, — сурово произнес Минц, — потечет из наших пенсий и добровольных взносов.