Великий Гусляр
Шрифт:
И тут рыбка замолкла и надолго, потому что по реке промчался катерок, загрохотал, завонял, надымил.
Лика обернулась к Мирославу, который покорно сидел, опутанный золотой цепью.
— Ну, давай, мыслитель, — торопила Лика. — Загадывай для меня два желания.
— А мне? — спросил мыслитель.
— А ты уже получил в валюте, — ответила Лика.
— Я лучше сам еще загадаю.
— Я те загадаю!
— А в натуре! — Мирослав, как мог, поднялся и крикнул в сторону реки: — Эй ты, золотая, блин! Давай мне второе желание.
Лика поняла, что ее могут ограбить.
Она пантерой кинулась
— Желаю! — вопил он. — Желаю, понимаш, желаю… — И тут его охватила тупость. Ведь человеку надо за секунду, в пылу борьбы с красивой и сильной бабой придумать такое желание, чтобы все офигели. И вот — сформулировалось! Изо рта выскочили слова: — Желаю еще одну цепь, длиннее первой. Вот!
А так как цепь возникла и шлепнулась на его голову, то Мирослав исчез под грудой золота.
Но в эту груду проникла правая рука Лики, которая твердо держала молодого человека за глотку.
— Придушу, — убедительно сказала она, — если сейчас не скажешь.
— Больно!
— Повторяй.
Голос Мирослава из-под золотых цепей доносился тускло и хрипло. Он повторял за Ликой:
— Желаю подарить гражданке Леокадии Семеновне Пилигримовой шестисотый «Мерседес» серебряного цвета, дарственная прилагается…
«Мерседес» возник из небытия, как запрошено, серебряного цвета, а Лика принялась разглядывать дарственную, потому что верила в силу официальной бумаги.
— Спасибо, — сказала она груде золота.
Николай Ложкин, бодрый ветеран восьмидесяти шести лет, ворвался домой, пробежал на кухню и вывалил рыбку в большой медный таз для варенья. Залил ее водой и стал любоваться.
Зрелище было впечатляющим: золотая рыбка в золотом тазу, освещенном через раскрытое окно золотыми лучами солнца.
— Ну прямо картина Шишкина, — сказал старик.
Его жена смотрела на рыбку с печалью, потому что была лишена эстетического чувства, к тому же обладала хорошей памятью и не ждала от рыбки ничего хорошего.
Столько лет ее муж ждал возвращения золотых рыбок в Гусляр, каждый день посещал зоомагазин, писал на бумажках списки желаний, сжигал бумажки в пепельнице, жевал пепел, чтобы никто никогда не догадался, а рыбок все не привозили. И жена Ложкина надеялась, что удастся дожить благополучно, не дождавшись новых рыбок и новых переживаний.
Наверное, ее мысли вызовут у вас недоумение. В конце концов, ничего дурного предыдущие рыбки Ложкиным не сделали. Но с тех пор изменилась не только страна, изменился старик Ложкин. Если всю жизнь он был политически активным человеком, то теперь, в глубокой старости, превратился в борца за идеалы прошлого. Программой-минимум для Ложкина стала публикация его собрания сочинений, начиная с заметок в стенгазету «По бухаринскому пути», переименованную вскоре в боевой листок «Смерть наймитам!», до характеристик на соседей и даже детских сказок с измененным классовым содержанием, которые Ложкин писал по поручению домкома.
— Желания заказывать будешь? — спросила жена.
— У меня все уже разложено по полкам, — ответил муж.
Он выпрямился, приподнял острый подбородок,
— Первое желание, — произнес Ложкин, — собрание сочинений. В однотомнике.
— И зачем тебе, Коля, такая слава? — вздохнула его супруга.
— Народ должен знать своих героев, — пояснил Ложкин. — А вот про два других желания тебе знать не положено.
— Может, что по хозяйству? — спросила супруга. — У нас корыто прохудилось.
— Без намеков! — взвился Ложкин. — Как мы знаем из исторического опыта, желаний всего три, а пожеланий десятки. Не зря я всю сознательную жизнь отдал идеалам.
Он обнял медный таз и понес в комнату, там поставил на подоконник, чтобы не спускать глаз с драгоценной рыбки, которая поняла, с какой целью ее будут использовать, и молчала, рта не смела открыть.
А Ложкин принялся доставать из ящика стола и раскладывать перед собой тетради, листы, листки и бумажки, письма и квитанции, из которых и складывалась его сознательная жизнь.
Еще в детском саду Ложкина научили ябедничать. Считалось, что это главная обязанность ребенка страны Советов. И первым героем этой страны был ябеда Павлик Морозов, который так наябедничал на родного папу, что папу расстреляли без всякой пощады.
В старшей группе детского садика Коля Ложкин уже так хорошо усвоил эту истину, что когда воспитательница Клава Селезнева оставила его без компота за то, что баловался и щипал девочек, он в самый разгар мертвого часа оставил свою постельку, выбрался через дыру в заборе на улицу и добежал до редакции газеты «Гуслярское знамя». А там рассказал дяде редактору, что воспитательница тетя Клава вредитель, потому что морит голодом пролетарских детей. А когда Плохиши нападут на нашу страну, наши Мальчиши-Кибальчиши будут такие слабенькие, что не смогут дать им отпор.
В иной ситуации редактор посмеялся бы и отвел мальчика обратно в садик, но как раз за день до этого в газете был арестован главный редактор за то, что подсыпал иголки в корм скоту. Неудивительно, что молодой редактор Малюжкин догадался: мальчонка не случайно пришел именно к нему. Он понял, — это и есть Главное испытание. От того, как он его вынесет, выполнит, выдюжит, зависит его судьба и жизнь.
— Молодец, хлопчик, — сказал Малюжкин. — Так держать.
Он дал ему ириску и позвонил в органы.
Когда руководство детского садика сменили, встал вопрос, принимать ли мальчика Ложкина в пионеры сейчас или погодить до положенного возраста. Приняли, написали о том в журнале «Пионер», и так возникло движение ложкинцев под лозунгом «Скажи суровую правду!»
Когда все ложкинцы сказали друг о друге суровую правду, движение истощилось.
Потом Ложкин пошел в школу.
Ходил он туда редко, потому что искал шпионов и вредителей. Их тогда в стране развелось немало.
Репутация у Ложкина была такая боевая, что когда он приходил в школу, школа пустела. Кто не успел уйти через дверь, выбрасывались через задние окна.