Великий канцлер
Шрифт:
Но, следователь в этом не сомневался, какая-то шайка во главе с сильнейшим гипнотизёром, невиданно сильнейшим гипнотизёром, внедрилась в Москву и совершила страшные вещи. Берлиоз шёл на смерть загипнотизированным.
Всё по сути было уже ясно. Теперь оставалось только одно: взять этого Воланда. А вот брать-то было некого! Хоть и было известно, что гнездо Воланда, вне всяких сомнений, в проклятой квартире №50!
Днём, как нам известно, бывший барон Майгель напросился по телефону на вечер к Воланду. Ему отвечали. Шайка или кто-то входящий в неё был в квартире. Нечего и говорить, что
Под вечер в квартиру №50 опять звонили, оттуда отвечал козлиный голос. Опять явились и опять – никого!
Тогда поставили наблюдение на лестнице, во дворе, под воротами. Этого мало: у дымохода на крыше была поставлена охрана. В квартиру время от времени звонили, квартиру время от времени навещали. Но всякий раз никого не заставали.
Так тянулось до полуночи. В полночь на лестнице появился барон Майгель в лакированных туфлях, во фраке, сверх которого было накинуто английского материала светлое пальто.
Барона впустили в квартиру и немедленно затем в квартиру без звонка, открыв дверь ключом, вошли и не обнаружили в ней барона.
Шайка явно шутила шутки, волнуя тех, на чьей обязанности было обнаружить Воланда с его приспешниками. Дело получалось невиданное, скверное. Мнения разделялись. Одни находили, что шайка гипнотизирует входящих и, таким образом, они перестают видеть её, другие – что в квартирке, давно пользующейся омерзительной репутацией, есть тайник, в котором скрываются преступники при первых звуках открываемых дверей. Второе объяснение, как бы ни было оно хорошо, всё-таки имело меньше сторонников, чем первое. Тайник-то тайник… Ну а где же он находится? Ведь квартиру-то выстукивали, осматривали так тщательно, что уж тщательнее и невозможно.
Тот лучший следователь, что разговаривал с Иваном, на вопрос о том, как он объясняет исчезновение Майгеля, сквозь зубы пробормотал прямо, что у него нет ни малейших сомнений в том, что барон убит.
Так дело тянулось вечером в пятницу и ночью в субботу, и, как уже сказано, пылал электричеством до белого дня бессонный встревоженный и, признаться, поражённый этаж.
В восемь часов утра на московском аэродроме совершил посадку шестиместный самолёт, из которого вышли ещё пьяные от качки трое пассажиров. Двое были пассажиры как пассажиры, а третий какой-то странный.
Это был молодой гражданин, дико заросший щетиной, неумытый, с красными глазами, без багажа и одетый причудливо. В папахе, в бурке поверх ночной сорочки и синих ночных кожаных новеньких туфлях.
Лишь только он отделился от лесенки, по которой спускаются из кабины, к нему подошли двое граждан, дожидавшихся прилёта именно этого аэроплана, и ласково и тихо осведомились:
– Степан Богданович Лиходеев?
Пассажир вздрогнул, глянул отчаянными глазами и зашептал, озираясь, как травлёный волк:
– Тсс! Да я… Лиходеев… Прилетел… Немедленно арестуйте меня, но, умоляю, незаметно… Умоляю… И отвезите к следователю…
Просьбу Степана Богдановича дожидавшиеся исполнили с великой охотой, ибо, признаться, за тем и приехали на аэродром.
Через десять
После того как Лиходеев закончил свой рассказ о том, как у притолоки в собственной квартире упал в обморок, а после того очутился на берегу Терека во Владикавказе {257}, после того как он описал и Воланда, и клетчатого помощника, и страшного говорящего кота, – решительно всё уже разъяснилось. Этот Воланд проник в Москву под видом артиста, заключил договор с Варьете и внедрился в квартиру №50, и с клетчатым негодяем в пенсне, и с котом, и ещё с каким-то гнусавым и клыкастым, о котором следователь узнал впервые от Стёпы.
Материалу, таким образом, добавилось, но легче от этого не стало. Никто не знал, каким образом можно овладеть фокусником, умеющим посылать людей в течение минуты во Владикавказ или в Воронежскую область, исчезать и опять появляться.
Лиходеев, по собственной его просьбе, был заключён в надёжную камеру с приставленной к ней охраной, а перед следствием предстал Варенуха, только что арестованный на своей квартире, в которую он вернулся после безвестного отсутствия в течение почти двух суток.
Варенуха, несмотря на данное им у Воланда обещание более не лгать, именно со лжи перед следователем и начал. Блуждая глазами, он заявлял, что напился у себя в квартире днём в четверг, после чего куда-то попал, а куда – не помнит, где-то ещё пил старку, а где – не помнит, где-то валялся под забором, а где – не помнит. Лишь после того, как ему сурово сказали, что он мешает следствию по особо важному делу и за это может поплатиться, Варенуха разрыдался и зашептал, дрожа и озираясь, что он боится, что молит его куда-нибудь запереть, и непременно в бетонированную камеру.
– Далась им эта бетонированная камера, – проворчал один из ведущих следствие.
– Напугали их сильно эти негодяи, – ответил тихо наш следователь.
Варенуху успокоили как умели, поместили в отдельную, правда не бетонированную, но хорошо охраняемую камеру, а там он сознался, что всё налгал, что никакой старки он не пил и под забором не валялся, а был избит в уборной двумя, одним клыкастым, а другим толстяком…
– Похожим на кота? – спросил мастер-следователь.
– Да, да, да, – зашептал, в ужасе озираясь, Варенуха.
…Что был вовлечён под ливнем в квартиру №50 на Садовой, что там был расцелован голой рыжей Геллой, после чего упал в обморок, а затем в течение суток примерно состоял в должности вампира и был наводчиком. Что хотела Гелла расцеловать и Поплавского, но того спас крик петуха…
Таким образом, и тайна разбитого окна разъяснилась. Поплавского, которого после снятия с ленинградской стрелы уже вводили в кабинет следователя, можно было, собственно, и не спрашивать ни о чём.
Тем не менее его допросили. Но этот трясущийся от страху седой человек (в «Астории» он прятался в платяном шкафу) оказался на редкость стойким. Он сказал только, что после спектакля, будучи у себя в кабинете, почувствовал себя дурно, в помутнении ума неизвестно зачем уехал в Ленинград и ничего более не знает и не помнит.