Великий канцлер
Шрифт:
– Прикололи себе к коже груди английской булавкой иконку. Было?
– Было.
– Явились в ресторан со свечкой в руке, в одном белье и в этом ресторане ударили по лицу одного гражданина. После этого вы ударили швейцара. Попав сюда, вы звонили в Кремль и просили прислать стрельцов на мотоциклетках. Затем сделали попытку выброситься в окно и ударили санитара. Спрашивается: возможно ли при этих условиях кого-либо поймать? Вы человек нормальный и сами ответите – никоим образом. Вы желаете уйти отсюда – пожалуйста! Позвольте узнать, куда вы направитесь отсюда?
– В Гепеу, –
– Непосредственно отсюда?
– Непосредственно, – сказал Иванушка, несколько теряясь под взглядом Стравинского.
– А на квартиру не заедете? – вдруг спросил Стравинский.
– Не заеду, – сказал Иван, – некогда мне тут по квартирам разъезжать. Он улизнёт.
– Так! Что же вы скажете в Гепеу в первую голову, так сказать?
– Про Понтия Пилата, – сказал Иван, и глаза его вспыхнули сумрачным огнём.
– Ну, вот и славно! – окончательно покорённый, воскликнул профессор и, обратившись к толстой белой, приказал ей:
– Прасковья Васильевна! Выпишите гражданина Попова в город! Эту комнату не занимать, постельное бельё не менять. Через два часа он будет опять здесь: ну, всего доброго, желаю вам успеха в ваших поисках!
С этими словами профессор Стравинский поднялся. За ним поднялись все ординаторы.
– На каком основании я опять буду здесь? – тревожно спросил Иван.
– На том основании, – немедленно усевшись опять, сказал Стравинский, – что, как только вы, явившись в кальсонах в Гепеу, скажете, что вы вчера виделись с человеком, который был знаком с Понтием Пилатом, как тотчас вас привезут туда, откуда вы уехали, то есть в эту самую комнату.
– При чём здесь кальсоны? – спросил, смятенно оглядываясь, Иван.
– Главным образом, Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь на вас казённое бельё, мы его снимем и выдадим вам ваше одеяние. А вы явились к нам в ковбойке и в кальсонах. А домой вы не собирались заехать. Я же вам своих брюк дать не могу, на мне одна пара. А далее последует Пилат. И дело готово!
Тут странное случилось с Иваном. Его воля пропала. Он почувствовал себя слабым и нуждающимся в совете.
– Так что же делать? – спросил он тихо.
– Вот и славно! – отозвался Стравинский. – Это резоннейший вопрос. Зачем вам, спрашивается, самому, встревоженному, изнервничавшемуся человеку, бегать по городу, рассказывать про Понтия Пилата! Вас примут за сумасшедшего! Останьтесь здесь и спокойно изложите все ваши обвинения против этого человека, которого вы хотите поймать, на бумаге. Ничего нет проще, как переслать этот документ куда следует. И если мы имеем дело с преступлением, как вы говорите, всё это разъяснится очень быстро.
– Понял, – твёрдо сказал Иван, – прошу выдать мне бумагу, чернила и Евангелие.
– Вот и славно! – воскликнул покладистый Стравинский, – Прасковья Васильевна, выдайте, пожалуйста, товарищу Попову бумагу, коротенький карандаш и Евангелие.
– Евангелия у нас нет в библиотеке, – сконфуженно ответила Прасковья Васильевна.
– Напрасно нет, – сказал Стравинский, – нет, нет, а вот, видите, понадобилось. Велите немедленно купить у букинистов.
Тут Стравинский поднялся и обратился к Ивану:
– Попробуйте
Вести из Владикавказа
В это время в кабинете дирекции «Кабаре» сидели и, как обычно, занимались делами двое ближайших помощников Стёпы Лиходеева – финансовый директор Римский и администратор Варенуха.
День тёк нормально. Римский сидел за письменным столом и, раздражённо глядя сквозь очки, читал и подписывал какие-то бумаги, а Варенуха то отвечал на бесчисленные телефонные звонки, присаживаясь в мягкое кресло под стареньким, запылённым макетом, то беседовал с посетителями, то и дело открывавшими дверь в кабинет. Среди них побывали: бухгалтер с ведомостью, дирижёр в грязном воротничке. С этим дирижёром Римский, отличавшийся странной манерой никому и никогда не выдавать денег, поругался из-за какой-то кожи на барабане и сказал:
– Пусть они собственную кожу натягивают на барабан! Нету в смете!
Оскорблённый дирижёр ушёл, ворча что-то о том, что так он не может работать.
В то время как Римский оскорблял дирижёра, Варенуха непрерывно лгал и хамил по телефону, отвечая бесчисленным лицам:
– Всё продано! Нет-с, не могу! Не могу! – говорил Варенуха, приставив руку корабликом ко рту.
Но телефон трещал вновь, и вновь Варенуха кричал неприятным гусиным голосом:
– Да!
Приходил какой-то лысый униженный человек и принёс скетч. Приходила какая-то накрашенная актриса просить контрамарку – ей отказали.
До часу дня всё шло благополучно, но в час Римский стал злиться и нервничать из-за Стёпы. Тот обещал, что придёт немедленно, а, между тем, его не было. А у Римского на столе накопилась большая пачка бумаг, требовавших немедленно Степиной подписи.
Варенуха через каждые пять минут звонил по телефону на квартиру к Стёпе, которая, кстати сказать, находилась в двух шагах от «Кабаре».
– Безобразие! – ворчал Римский каждый раз, как Варенуха, кладя трубку, говорил:
– Не отвечают. Значит, вышел.
Так продолжалось до двух часов дня, и в два часа Римский совершенно остервенился… И в два же часа дверь в кабинет отворилась и вошла женщина в форменной куртке, в тапочках, в юбке, в мужской фуражке, вынула из маленькой сумки на поясе конвертик и сказала:
– Где тут «Кабаре»? Распишитесь, «молния».
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та вышла, вскрыл конвертик. Прочитав написанное, он сказал: «Гм!..» – поднял брови и дал телеграмму Римскому.
В телеграмме было напечатано следующее: «Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ помощнику начальника Масловскому точно ли субъект ночной сорочке брюках блондин носках без сапог признаками психоза явившийся сегодня отделение Владикавказа директор Кабаре Лиходеев Масловский».