Великий карбункул
Шрифт:
– Эх, Питер, - вскричал мистер Браун, открывая дверь в кухню, - строили
бы вы ваши замки в воздухе - там участки дешевле, чем на земле, не говоря
уже о цене на кирпич и известь! Для ваших зданий это достаточно прочный
фундамент, а вот тот, что под нами, - это как раз то, что нужно для моего, и
на этом мы оба можем сговориться. Ну как? Что вы на это скажете?
– Да то же, что и раньше, мистер Браун, - отвечал Питер Голдтуэйт.
– А
что до замков в воздухе,
великолепным, как они, но, вероятно, будет таким же прочным, мистер Браун, как и то почтенное кирпичное сооружение с мануфактурным складом, портновской
мастерской и банковским помещением внизу и с адвокатской конторой во втором
этаже, которое вам так хочется построить вместо моего.
– Ну, а расходы, Питер? А?
– спросил несколько раздраженно мистер
Браун, уходя.
– Их, я полагаю, сейчас же покроет чек, выписанный на “Банк
мыльных пузырей” ?
Джон Браун и Питер Голдтуэйт были оба известны в торговом мире двадцать
или тридцать лет назад как представители фирмы “Голдтуэйт и Браун”, однако
это товарищество вскоре распалось из-за внутреннего несоответствия его
составных частей. С тех пор Джон Браун, обладавший как раз теми качествами, которые присущи тысячам других Джонов Браунов, и благодаря упорству, которое
всем им свойственно, блестяще преуспел и сделался одним из самых богатых
Джонов Браунов на земле. Наоборот, Питер Голдтуэйт, после крушения
бесчисленных планов, которые должны были собрать в его сундуки бумажные
деньги и звонкую монету страны, стал таким же нищим, как любой бедняк с
заплатами на локтях. Разницу между ним и его прежним компаньоном можно
определить кратко, и состояла она в том, что Браун никогда не полагался на
удачу, но она всегда ему сопутствовала, а Питер считал удачу главным
условием выполнения своих проектов, но она постоянно изменяла ему. Пока у
него оставались средства, спекуляции его были великолепны, но в последние
годы они ограничивались такими незначительными делами, как игра в лотерее.
Однажды он отправился в золотоискательскую экспедицию куда-то на юг и с
поразительной изобретательностью умудрился там опустошить свои карманы более
основательно, чем когда-либо прежде, в то время как остальные участники
экспедиции полными пригоршнями набивали карманы золотыми слитками. Несколько
позже он истратил наследство в тысячу или две долларов на покупку
мексиканских акций и сделался благодаря этому владельцем целой провинции; однако эта провинция, насколько Питеру удалось установить, находилась в тех
местах, где он мог бы за те же деньги приобрести целую империю, а именно - в
облаках.
Новую Англию таким изможденным и обтрепанным, что пугала на кукурузных полях
кивали ему, когда он проходил мимо них. “Их всего лишь трепало на ветру”, -
возражал Питер Голдтуэйт. Нет, Питер, они кивали тебе, ибо пугала узнавали
своего брата.
В то время, к которому относится наш рассказ, всего дохода Голдтуэйта
едва ли хватило бы на уплату налога за старый дом, в котором мы его застаем.
Это был один из тех запущенных, поросших мхом деревянных домов с башенками, которые рассеяны по улицам наших старых городов, с мрачно насупленным вторым
этажом, выступающим над фундаментом и как бы хмурящимся на окружающую его
новизну. Этот старый отчий дом, хотя и бедный, но расположенный в центре
главной улицы города, мог бы принести еще кругленькую сумму, однако
дальновидный Питер имел свои причины не расставаться с ним и не продавать
его ни на аукционе, ни частным образом. Казалось, что-то роковое связывает
его с местом, где он родился, ибо, хотя он часто стоял на грани разорения и
ныне находился именно в таком положении, он не делал шага за эту грань, -
того шага, который бы вынудил его отдать дом своим кредиторам. Здесь он жил, преследуемый неудачами, и здесь он будет жить, пока не придет к нему удача.
Итак, тут, в его кухне - единственном помещении, где огонь очага
разгонял холод ноябрьского вечера, - бедного Питера Голдтуэйта посетил его
прежний богатый компаньон. В конце их беседы Питер, охваченный чувством
унижения, взглянул на свою одежду, которая местами выглядела столь же
древней, как и времена фирмы “Голдтуэйт и Браун”. Верхнее его одеяние
представляло собой род сюртука, страшно выгоревшего и залатанного на локтях
кусками более новой материи; под ним была надета потертая черная куртка, несколько пуговиц которой, обтянутых шелком, были заменены другими, иного
образца; и наконец, хотя на нем и была пара серых панталон, они были очень
потрепаны и местами приобрели коричневый оттенок из-за того, что Питер часто
грел ноги у скудного огня. Внешность Питера вполне соответствовала
нарядности его одежд. Седой и тощий, с ввалившимися глазами, бледными
щеками, он представлял собой законченный образец человека, который до тех
пор питался вздорными проектами и несбыточными мечтами, пока уже не мог ни
поддерживать долее свое существование подобными вредными отбросами, ни
принимать более питательную пищу. Но в то же время Питер Голдтуэйт, этот