Великий князь Русский
Шрифт:
Стольник государев Илюха Головня привстал в стременах и оглядел обоз — снова он шел зимней дорогой на полуночь, да только на сей раз у него как бы не полтысячи людей под рукой. Вспомнить, как они тут три года тому двумя десятками саней пробивались, да сравнить — дух захватывает, как взлетел! Да только государь великий князь Василий Васильевич и награждает зело, и нагружает зело, а коли волю его не исполнишь, так и наказывает зело.
Вот и мотался Илюха от носа до хвоста своего, первого обоза, а на стоянках в городах сожидал второй и третий, и шел дальше с каким из них, до следующей стоянки.
Пока до Ростова доправились, многие неустройства наружу вылезли, так на то и рассчитано было — в городе поправили и двинулись в Ярославль, где забрали загодя собранный припас.
С государевым наместником Иваном Гвоздем-Патрикеевым при встрече обнялись, как старые знакомые.
— Ты никак за старшего теперь? А где Чешок?
— Помер Иван Данилович осенью, как первые морозы ударили, — осенил себя знамением Гвоздь.
— Упокой, Господи, душу раба Твоего Ивана, — перекрестился вслед Илюха.
За ужином Патрикеев-младший рассказывал, как все три года обустраивали Ярославскую землю, превращая ее из княжества в наместничество, как судили-рядили, разбирали ябеды и жалобы, как, наконец, все сладилось и заработало.
— Доходов вдвое от прежнего стало, людишки новые промыслы ищут, вотчинники тож на месте не сидят, многие в Троицу на тамошние поля смотреть нарочно ездили. Мнихи завели торговлю серой, вниз по Волге ходят…
— А татарове их не трогают? — удивился Илюха.
— Обычно нет, так еще с Батыевых времен повелось.
День, пока сожидали остальные обозы, Илюха потратил чтобы пройтись по городу — на берегу бурлил торг, с саней бойко торговали мороженой рыбой и дичиной, в лавках железным товаром и персидскими тканями, в сторонке, подальше от глаз церковных властей, на утоптанном снегу кувыркались скоморохи. Среди песен и прибауток Илюха узнал те, что пел княжеский потешник Ремез. А потом повстречал знакомого, тверского купца Данилу Бибикова, коего многажды раз видел у великого князя.
— Торговля, как Казань новую отстроили, куда как бойко идет, — засунув ладони за цветной кушак, вещал Данила. — Вона, три новых анбара отстроил!
— А монахи не мешают?
— Не, — добро оскалился купец, — им княжья грамота только на серу и прочее, что из земли добывают. В наш товар они не вхожи.
— А чем сам торгуешь?
— Персиянским да немецким, в Новгород и обратно.
— Сам ходишь? — изумился Головня.
— Да кто нас в Хаджи-Трахан пустит? — изумился Бибиков. — До Казани, а дальше казанские сами с единоверцами договариваются.
Он помолчал, разглядывая заснеженный простор Волги и вздохнул:
— Вот если бы Хаджи-Тархан под нас взять…
— Придет время, возьмем! — ответил Илюха так, как отвечал великий князь.
Отставшие обозы дошли скоро, ведали ими старые товарищи — Затока Ноздрев да Аким Татаров, так что исправлять пришлось всего ничего. После молебна в Преображенском монастыре, половину которого занимала стройка нового каменного собора, Илюхино воинство снова двинулось на полночь. Над Волгой гулял студеный ветер и после полуверсты по льду у многих
Государевы города Вологда, Тотьма и Великий Устюг встречали путников горячей баней, жарко натопленными палатами и густым варевом, а от волков, по старой памяти, Илюха выдал послужильцам плетки. Да и волк ныне пошел осторожный, народу-то по дороге все больше ездит, почуял зверь, что тут скорее жизни лишиться можно, чем добычи сыскать. Так, десяток раз выходили к опушкам, смотрели и уходили обратно, и только одна стая, самая отчаянная, голов в десять, попыталась догнать. Но как только всадники повернули на нее со свистом, размахивая плетками, тоже предпочла отвернуть и скрыться в лесу.
В Устюге застряли надолго, ждали ледолома, принимали еще людей и припасы, конопатили суденышки, многажды проверяли, все ли сделано и уложено. Едва кончился бурный, с заторами ледоход, спихнули просмоленные лодьи да насады, погрузились и с молитвою отправились.
Двина река плавная, медленная, хоть и вниз, но веслами помахать пришлось. Следуя указаниям местных кормщиков, догребли до самых Колмогор, где сделали последнюю остановку, а уж оттуда до Свято-Андреевского монастыря рукой подать.
За три года вокруг того маленького острога вырос целый посад, а в самой крепостице меняли частокол на городни — срубы, забитые землей, и ставили башни выше прежних. Чуть правее по берегу раскинулось лодейное поле — хозяйство Ставра Грека, уже совсем русского по говору и одежке. Вот только черные волосы и навсегда прокаленная солнцем кожа резко отличали его от светловолосых и голубоглазых… русичей? Да, русичей, тут ведь и новгородцы, и москвичи, и вятские, и тверские, сам Головня суздалец, Затока коломенский, Аким вообще татарин крещеный, а все вместе — русичи. Так что и Ставрос тоже.
Пока прибывали обозы, да разворачивало стан Илюхино воинство, он ни мгновенья спокойного не имел. Все принять, всех обустроить, припасы и товары разгрузить и сложить в заранее для того построенные амбары, в церкви монастырской помолиться, с настоятелем перемолвиться…
Настоятель же в чувствах двояких пребывал: с одной стороны, с Илюхиным обозом к нему пришло два десятка иноков, средь них трое выучеников Спас-Андрониковской школы. А еще сотни полторы человек на поселение, по большей части в светские братья, Ставру под начало. С другой же всех надлежало разместить, обиходить, каждого к делу по способностям приставить.
— Ох, Илья Гаврилович, сколико нагрузил обитель государь, — вздохнул игумен.
— Грех жаловаться, авва, — наружно не показал Илюха, но внутри то ли удивился, то ли возрадовался, что повеличали его с отчеством. — Землицы да тоней рыбных монастырю приписано. И так скажу, урок государев сполняйте, в чести и прибытке будете.
Но ушлый игумен все стенал и выбил-таки постройку новой церкви — дескать, народишку зело прибавилось, так что пока рабочие руки есть…
Церковь рубили яро и весело, припасенного леса по всем прикидкам хватало, а Ставрос увлек Илюху смотреть лодейное поле. Среди кораблей, стружки, досок и канатов Ставрос ходил гоголем, смотрел гордо — совсем ожил при море, не сравнить с тем греком, что некогда волков испугался.