Великий князь

Кулаков Алексей Иванович

"Так, что у нас здесь? Писано в году шесть тысяч семьсот тринадцатом от Сотворения мира, в городе Переяславле-Суздальском монахом Исидором. О как! Двенадцатый век от рождества Христова... Гм, неплохо".

А вот ветхость Евангелия совсем наоборот, оказалась условной - потертая, это да. И пятна на заглавной странице были весьма подозрительного вида - словно засохшая кровь. Но, в общем и целом, экземпляр сохранился просто отлично. Одно плохо - Евангелие от Петра уже давно было признано отцами церкви несомненным апокрифом , и подлежало немедленному уничтожению.

"Просто

удивительно, сколько интересных книг можно найти в земле новгородской. Одно только плохо - за такие рукописные шедевры пастыри душ человеческих вполне могут и на костер отправить. Впрочем... Нет, мы же не какая-то там дикая Европа с ее инквизицией, религиозной нетерпимостью и мракобесием?.. У нас еретика тихо и мирно закуют в кандалы, после чего бросят в холодный поруб на верную смерть. Опять же тихую и незаметную. М-да".

Кстати, новгородские хроники тоже, в некотором смысле, были апокрифом. Потому как в великом княжестве Московском правдивыми и поистине беспристрастными источниками были признаны лишь те рукописи на историческую тему, что были одобрены правящей династией и московскими митрополитами.

– Человечишко, что продал мне ларец, обещался к Масленнице еще с полдюжины книжиц с чертами и резами сыскать и представить. Тако же и летописей примерно с десяток, да книг о божественном всяких разных. Все старые, и... Кхм, под запретом.

Надо заметить, что строгости возникли отнюдь не на пустом месте - ибо еще каких-то жалких сто лет назад иные "поборники справедливости" из Рязани или Литвы писали про московитов в таких тонах и выражениях, что было попросту непонятно. Как-то еще бумага не сгорела от вложенной в буквицы ненависти? И это была не фигура речи - попадались Дмитрию книги, от которых веяло чем-то смутно-нехорошим. Что уж говорить об исторических хрониках времен Даниила Московского и Михаила Тверского - времен, когда решалось, кому главенствовать и править в Северо-Восточной Руси?.. Иногда казалось, что некоторые скромные и правдивые монастырские современники той эпохи писали свои труды не чернилами, а исключительно собственной желчью, пропитанной подсердечной ненавистью - концентрированной, тягуче-черной, способной обжечь душу и разум неподготовленного читателя...

– Вот только цену за свои труды он выставил без стыда и совести.

Бережно листая страницы последней из трех тоненьких книг и внимательно разглядывая вереницы непонятных закорючек, Дмитрий поторопил замолчавшего слугу мимолетным взглядом.

"Что-то чем дальше, тем больше крепнет подозрение, что я вижу перед собой какую-то разновидность скандинавского рунического письма".

– Без малого пуд серебра.

"Даже несколько разновидностей. М-да. Будем надеяться, что у меня в руках что-то действительно стоящее, а не какой-нибудь там сборник кулинарных рецептов".

– Дозволяю.

Бегло проглядев последний лист, страстный собиратель рукописей вдруг озадаченно изогнул брови. Погладил кончиками пальцев заднюю стенку толстой обложки, затем наклонил ее так, что в свете солнечных лучей едва заметно проявились отдельные штрихи-царапины основательно стертого (вернее соскобленного) рисунка.

"Хмм? Если включить фантазию,

то можно предположить, что уголки задней... Ага, и передней обложки некогда был украшены каким-то орнаментом. Вот только зачем его надо было уничтожать?".

Печально вздохнув, Дмитрий уложил очередную загадку веков минувших в ларец, медленно вернул крышку на место и слегка отстраненно поинтересовался:

– Ты там не устала стоять, солнышко?

Пока стряпчий мучительно долго соображал, что именно ему сказал государь-наследник, из-за его спины совершенно бесшумно вышла царевна Евдокия. Поцеловала хозяина покоев в подставленную щеку, недовольно покосилась на согнувшегося в поклоне мужчину, после чего вытянула из-за спины правую руку с зажатой в ней небольшой рукописью:

– Можно ее почитать у себя?

Уткнувшийся взглядом в пол Филофей (на деву царской крови могут смотреть только ее братья и отец!) чуть ли не против воли зацепился глазами за буквицы новой скорописи, вытисненные на обложке из полированной кожи нежно-розового цвета.

"Жизнеописание Тэмуджина Есугеевича из рода Борджигин".

– Можно.

– А эту?

Когда из-за тонкого девичьего стана показалась еще одна рукопись, стряпчий вновь не удержался и полюбопытствовал названием.

"Жизнеописание Владимира Святославовича из рода Рюрика".

– Нельзя.

Услышав отказ, юная красавица дрогнула губами и немедля убежала прочь - но только для того, чтобы быстро вернуться с новой книгой. Уже привычно мазнув взглядом по названию третьей рукописи, Филофей буквально прикипел взглядом к обложке ВТОРОГО тома "Похождений Ивана-морехода". Того самого, на печатание которого митрополит Макарий так и не дал своего архипастырского благословения - к немалому огорчению множества князей да бояр царства Московского. Уж очень им понравились сопереживать удачливому путешественнику! Опять же, перечисление богатой добычи, лихих поединков и фигуристых статей восточных красавиц так приятно горячило кровь...

– Нет.

Царевна, тихонечко вздохнув, унесла его обратно. А средний из братьев Колычевых едва не проводил ее взглядом, спохватившись в самый последний момент - благо, что государь-наследник милостиво не заметил его почти совершившейся оплошки.

– Напомни мне, сколько воев тебя сопровождает в поездках.

Отринув пустое сожаление и прочие посторонние мысли, Филофей четко доложил о десятке надежных и крайне молчаливых боевых холопов.

– Сколько охраны возьмешь с собой, когда поедешь к этому твоему человечишке?

Моментально сориентировавшись, охотник за древними рукописями успокоил своего повелителя словами о полусотне опытных рубак. Осторожно передал в холеные руки невзрачный ларец с драгоценным содержимым, почтительно склонился напоследок... И тут же повторил это нехитрое действо еще раз - потому как в покои наследника пожаловал чем-то сильно недовольный царевич Иван.

– Ступай.

В третий раз поклонившись в пространство меж двумя сыновьями великого государя, Колычев быстро удалился - и не смог услышать то, как Иоанн Иоаннович жалуется на то, сколь сильно его замучили жестокосердные наставники: