Великий князь

Кулаков Алексей Иванович

– А теперь, весь ли выкуп ты отдал?

– Да!

Увы, и эти слова оказались ложью, неспособной исцелить правую руку излишне хитроумного ногайского вождя. И только когда один из его нукеров расстался со своим поясом, в котором наподобие золотой чешуи были зашиты золотые султани, злой недуг окончательно отступил.

– Выкуп отдан и принят. Да будет клятва твоя тому свидетелем и судией.

Пока Дышек переживал волну острого наслаждения, его собрат по несчастью был вынужден слушать презрительный смех свиты синеглазого царевича, и их весьма оскорбительные шутки. Воистину, горе побежденным!.. Впрочем, московский

чернокнижник внезапно решил утешить своего ногайского гостя:

– Не печалься, Ахмад. Племя и род твой ослабели, казна оскудела - но зато ты жив, здоров, и более ничего мне не должен. А вот те, что убили своих имельдеши и мурз вместо того, чтобы собрать им выкуп, приняли их клятвы и долг на себя. Москва ничего не забывает, никогда не прощает, и всегда взыскивает со своих должников - золотом, или кровью.

За то время, что родовитый номад переваривал негромкие слова "утешения", Дышек-мурза благополучно пришел в себя. Почти благополучно - судя по тому, с каким видом он щупал штаны между ног, у него все же приключилась небольшая неприятность. Или, хе-хе, приятность - кто его там разберет? Позволив себе всего лишь одну злорадную усмешку, Ахмад собрался, и с подобающей вежливостью вопросил о судьбе своих нукеров, томящихся в урусском плену...

– Многие лета государю-наследнику!!!

Увы, но дальнейшему разговору, и хотелось бы надеяться - небольшому торгу о цене выкупа за выживших бытыров помешали сразу два обстоятельства. Во-первых, все прибывающая толпа тех, кто желал лицезреть (хотя бы и издали!) сереброволосого отрока - и даже может быть, получить от него благословение, или хотя бы мимолетный взгляд. Второй же причиной-препятствием стало появление сына оружничего боярина Салтыкова с какой-то явно важной вестью - выслушав которую, четырнадцатилетний царевич разом потерял интерес к "дойным коровам" из степи.

– Десятник.

Увидев повелительное мановение затянутой в перчатку руки, один из командиров чернокафтанной стражи тут же приблизился:

– Мои гости желают навестить своих соплеменников в Старице. Займись.

Поклонившись, а затем и дождавшись ухода царственного отрока, постельничий сторож на отменном татарском языке заверил поскучневших мурз, что непременно удоволит все их пожелания. И по части осмотра старицких каменоломен. И насчет выкупа тех нукеров, кто в этих каменоломнях смог выжить. Главное, чтобы у дорогих гостей хватило русских полоняников на обмен!.. Меж тем, стоило первенцу великого князя Московского ступить под сводчатые потолки Теремного дворца, как шаг его заметно ускорился. Дворцовые переходы с замирающими при его приближении постельничими сторожами, слабый сумрак нескольких проходных горниц, раздражающе громкий топот родовитых сверстников за спиной, старающихся не отстать от своего сереброволосого повелителя...

– Доброго здоровьичка, Димитрий Иоаннович.

Скользнув равнодушным взглядом по двум верховым челядинкам сестры, Дмитрий жестом усадил ближников на широкие лавки Прихожей и двинулся вперед.

– Господин мой, близится время обеда?..

Замедлившись, хозяин покоев глянул на замолчавшую свиту - и после коротких размышлений решил немного ее побаловать. Заслужили!.. Гм, в основной своей массе. К примеру, тот Тарх Адашев, радующий будущего великого государя своей надежной исполнительностью, здоровым честолюбием и весьма ценным умением молчать обо всем, что касается его господина.

Даже исповеднику нагрубил, когда тот проявил невольный интерес! Как такого не поощрить?.. Или, например, княжич Скопин-Шуйский. Военачальник из него выйдет весьма посредственный, да и в посольских делах он будет всего лишь твердым середнячком. Зато успехи Василия как управителя-хозяйственника уже сейчас показывали, кто именно будет следующим главой Поместного приказа. Между прочим, второго по важности приказа в Московской Руси!

– Распорядись накрыть нам в малой трапезной.

Прикрыв за собой резные створки, царевич прошел Крестовую и встал на пороге Кабинета, на короткое мгновение залюбовавшись открывшейся ему картиной. Евдокия, забравшаяся по приставной лесенке под самый потолок ради небольшой книжки о скитаниях хитроумного царя Одиссея, да так и присевшая с ней на широкую перекладину. Брат Федор, забравшийся на широкую лавку с ногами и полностью ушедший в многостраничную "Песнь о Нибелунгах". Ну и один из трех стряпчих Колычевых с небольшим ларцом в руках, старательно избегающий даже мимолетных взглядов на синеглазую девочку и черноволосого мальчика - впрочем, судя по всему, для них он был чем-то вроде живой мебели. Не мешает, и ладно!..

"И я не буду мешать".

Бесшумно отступив обратно в Крестовую, Дмитрий коснулся мужского Узора - поманив затем встрепенувшегося слугу к себе.

– Привез травницу?

Разогнувшись из низкого поклона, Филофей виновато покачал головой:

– Отказалась, Димитрий Иванович. Уж как ее ни соблазнял, как ни улещивал!.. На три раза все растолковал, с вежеством и уважением, а она уперлась и твердит, что-де и с места не сдвинется. И ежели кому-то захотелось ее повидать, то пусть сам и приезжает. Карга старая!

Помявшись, средний Колычев неуверенно добавил:

– Боялась она чего-то, Димитрий Иванович. Чего не понял, но опаска с ее стороны точно была.

Помолчав, синеглазый целитель недовольно шевельнул пальцами, досадуя на самого себя. Действительно, и чего это могла испугаться тридцатипятилетняя травница, битая жизнью и людьми? Да хотя бы того, что ее заманивают на подворье архиепископа Новгородского Пимена, славного своим неутомимым рвением на поприще искоренения язычества и ведьмовства!..

"Мужчине она не поверит. Значит, напишем пригласительное письмо с тугрой и печатью, и отправим за ней... Домну? Нет, я навесил на нее одаренных отроков и юнниц, так что пусть сидит с ними в Александровской слободе. Получается, что поездка светит второй ученице?..".

– Что у тебя там?

Облегченно (и очень тихо) вздохнув, стряпчий снял потрескавшуюся от времени крышку невзрачного ларца и поискал глазами, куда бы ее пристроить. Не нашел, и зажал подмышкой - не на пол же ее бросать, коли руки заняты?

– Три книжицы с чертами и резами, древняя хроника земель Новгородских и ветхое Евангелие.

Углядев на боковине ларца немудреную резьбу, складывающуюся во что-то неуловимо-знакомое, Дмитрий озадаченно хмыкнул - но все же отложил более близкое знакомство с творчеством неизвестного мастера на потом. Первым сверху лежал летописный свод, и был он действительно древним: толстая и основательно засаленная обложка с отчетливыми следами чьих-то зубов (и даже удара ножом), надорванные и порядком истрепанные страницы, исписанные мелкой глаголицей с редкими вставками на древнегреческом...