Великий Краббен (сборник)
Шрифт:
Нет, про лаборанток я не стал говорить.
И ничего не сказал про Каждую. И Улю Серебряную оставил в секрете.
Но такое нежное ночное небо висело над океаном, так горбато и чудесно светился в лунном сиянии вулкан, что даже пес Потап медлительно приоткрыл лохматые веки и загадочно поглядел на меня. В доисторических зрачках Потапа плавали туманные искры. Боясь их растерять, Потап медленно улыбнулся и положил голову на вытянутые передние лапы.
Тихий океан.
Низкие звезды.
Страстно и торжественно орали в ночи жабы.
Так страстно, так торжественно они орали, что сердце мое больно сжималось от великой любви ко всему глупому и смешному. Любовь это любовь это любовь это любовь. Смутные
«Великий Краббен». Никакие неприятности не коснутся такой книги.
Разметавшись на спальном мешке, спал Сказкин-младший, свернувшись калачиком, посапывал пес Потап. Спали усталые копролитчики. Спал в поселке Серп Иванович Сказкин, богодул с техническим именем. Спал Колюня, спали сезонницы. Только я не спал, ожидая появления припозднившихся в бане лаборанток. Я посажу их у костра, думал я, и налью им по кружке местного кваса.
Когда умолкал торжественный хор жаб, медлительно вступал океан.
Я смотрел на низкие звезды, вслушивался в сонное дыхание Никисора и Потапа, в слабые ночные шорохи и опять и опять – в страстный хор жаб, в таинственные вздохи океана, закрывшего ночной горизонт, и жгучие слезы любви ко всему этому, горькие, сладкие слезы закипали в груди, жгли глаза, горло.
Но, верный себе, я не дал им сорваться.
Малый из яйца
На вопросы нашего специального корреспондента ответил Серп Иванович Сказкин – опытный плотник, работавший (уволен) по договору в НИИПВ (Научно-исследовательском институте Проблем Времени).
Наш корреспондент: Серп Иванович, вас все еще преследуют по официальной линии?
Сказкин: Зачем? Отсидел – вышел честный.
НК: Работая в Институте, Вы могли пользоваться новейшей аппаратурой, разрабатываемой в НИИПВ?
Сказкин: Зачем? Чтобы потом не разговаривать с женой? Там же все секретное. Меня привели в зал и сказали срубить деревянную клеть в углу. Там зал огромный, как ангар. Я сразу решил, что в той клети будут держать животное, потому что дверь снаружи была на крепкой щеколде, а внутри кормушка. А из аппаратуры в зале была только тележка. На трех колесах и с маленьким кузовом. Почему-то овальным, как под крупное яйцо. Таких крупных яиц не бывает, это понятно, но у наших ученых всякие заскоки. Провели меня в зал, на рентгене проверили. Практически здоров. Материал и инструмент свалены в углу, там я и работал. Иногда покурю, тележка мне до фонаря, разве что стряхивал пепел в кузов, больше некуда. Ну, там еще счетчики всякие на этой тележке, руль, как у мопеда. У меня племянник есть в деревне Бубенчиково. Он так гоняет на мопеде, что конная полиция не может за ним угнаться. Я говорю: «Залетишь, Никисор!» – А он: «Я баба, что ли?» Ему бы покрышки, как у той тележки. Такие широкие покрышки у той тележки, что можно по болоту шлепать, не то что по асфальту. Рублю деревянную клеть, а сам думаю: ну зачем такие покрышки, зачем овальный кузов? Кабачки, тыквы возить? У меня в Бубенчикове прошлой осенью созрела тыква на тридцать семь килограммов и сто тридцать пять граммов. Запросто вошла бы в такой кузов. Вообще на садовом участке…
НК: Не надо про садовый участок.
Сказкин: Да почему? Там шесть соток и речка рядом…
НК: Мы рады за вас. Но отвечайте только на вопросы. Деревянную клеть вы рубили один? Вам сказали, зачем она понадобится?
Сказкин:
НК: Кто-нибудь видел все эти ваши манипуляции?
Сказкин (подозрительно): О чем это вы?
НК: Я о том, как вы обращались с тележкой.
Сказкин: Я там один был. Я надежный. Все знают. Плавал боцманом на балкере «Азов», никаких политических нареканий. Я бывший интеллигент, уже в третьем колене. Академик Угланов знает. Тележка так и покатила по прямой. Вроде не быстро, а меня замутило. Ни капельки не пью, а вот пелена в глазах. Решил, что за бочками и остановлюсь… (Сокрушенно): Приехал…
НК: Куда?
Сказкин (агрессивно): В Сухуми наверно! Жарища. Ни одного туалета. Горы кругом слева и справа. Ну, в смысле, нависают каменные стены слева и справа. Метров пять от одной стены до другой, только вдали как бы арка проглядывает. Небо сизое от дыма и гари. Шашлыками не пахнет, глотку першит. Сижу в седле, ноги свесил, а вокруг жара, тянет угаром, наверное, лес горит. Думаю, где егеря? Где лесники? В Бубенчиково однажды горел торфяник, так туда трактора пригнали. Один опахивал дымящееся поле и ухнул под землю, как в пещь огненную. А тут хоть задавись.
НК: Серп Иванович, вы удивились такому необычному перемещению? Отъехали совсем ненамного и вдруг горы…
Сказкин (часто моргает): Да я обалдел! Это ж Сухуми! До него от нас ехать и ехать! Я всякое видал в жизни и знаю, что лучше жену слушать, чем дежурного по вытрезвителю. Неужели, думаю, накинули мне мешок на голову и украли? Усыпили и увезли на тележке в горы, ни один блокпост не заинтересовался? Тогда почему никаких стад не видно? Если украли, должны определить в пастухи. Я же в газетах читал. Или ямы рыть. А подо мной тележка… Та самая… И мутит… Вот, думаю, влип. В Сухуми явился на казенной тележке! Так решил: раз нет егерей, сам гляну под каменную арку и поеду дальше.
НК: Куда дальше-то?
Сказкин: Домой, наверное.
НК: Но вы же говорите, что не знали, как…
Сказкин: Ну, знал – не знал, какая разница? Как приехал, так и уеду. Мы – люди опытные. Сандалии на босу ногу, голыми пальцами пошевелил. Удачно, думаю, оделся для такой жары – штаны и рыжий свитер на голое тело. Только нога чешется. Потом шея зачесалась. Слез с тележки, дышу сизым дымом, перхаю, не привык еще. Всё чешется. И горят леса, точно. Ни одного егеря, ни одного лесника. Небо над головой как овчинка – мутное, темное. А впереди каменная арка. Как бы руины, я такие видел на островах. Ну, на греческом архипелаге. Выпивали там с чифом, не подумайте чего плохого. А когда стали бить местных греков, то статуй не трогали. Это полицейские потом для острастки внесли в протокол. Вот я и пошел к арке. Думаю, за ней люди должны быть, борьба за огонь и все такое. Окликну их, думаю, спрошу, какие цены на зелень? – и обратно. Рукой отмахиваюсь – пух летит, будто сдули на меня одуванчик величиной с березу. Сплошной пух в воздухе. Как муть в неполном стакане. Потом гляжу – на ладони кровь.