Великий Краббен (сборник)
Шрифт:
– Ну, Ксюша! – зеленела Маришка.
– А чего ты хочешь? Это все так. Природа! – умно вступал в беседу Палый.
Он прекрасно понимал, о каком будущем мечтает Маришка, и со страстью подкладывал в ее чашку самые нежные, самые шипящие на сковороде колбаски.
– …а в пауках, например.
Маришка зеленела еще сильнее.
– …в пауках все шестьдесят процентов протеина. А в саранче – семьдесят пять. Хотя, если честно, термиты еще питательнее.
– Чего это с ней? – дивился Серп, глядя на выбегающую из-за стола Маришку.
– Вырвало ее, – определяла жестокая Ксюша и вытягивала по скамье красивые
– А ты, Ксюша, сечешь в продуктах, – радовался Серп. – Любишь жить, да? О детях мечтаешь?
И прикидывал:
– Термитов точно держать легче, чем свиней.
– …а шелковичный червь, Серп Иваныч, за месяц увеличивает собственный вес почти в десять тысяч раз.
– Вот я и говорю: ты умная. Пробовал я шелковичника. В Шанхае их куколки обжаривают в яичном белке, приправляют перцем и уксусом. А саранчу пекут, как картошку. Ночью под фонарем ловят на белую простыню, ноги-руки отрывают, ну, в смысле ноги-головы… Ты чего это, Маришка? – волновался он. – Чего это тебя опять вырвало?..
– …дура, – подсказывала Ксюша.
– А ведь ты даже еще заливное не пробовала, – дивился на сложный Маришкин характер Серп. – Заливное из мучных червей. Ты представь только! И рубленых жуков-плавунцов ты не пробовала. А вот если еще потушить в горшочке гусениц… Нет, Паша, ты посмотри, как травит девчонку! Ты чем ее кормишь?
– Ой!
Ксюша уставилась на косточку, попавшую ей в котлетке.
Котлетка маленькая и косточка маленькая. Но тяжелая. Это было видно. Ксюша даже взвесила ее на ладони.
– Ой, Павел Васильевич, а где вы мясо берете?
– Если телятину отбить… – начал Палый.
– Какая же это телятина?
– Ну не личинки же.
– А что? Человеческая косточка? – простодушно заинтересовался Серп.
Маришка позеленела:
– Как человеческая?
– Ну, мало ли… – уклончиво пожал Серп покатыми плечами, обтянутыми застиранной тельняшкой. – Жизнь такая, что всего жди… Помнишь, Паша такое же мясо тушил с морской капустой? Как в Африке.
– Почему как в Африке? – слабо спрашивала Маришка.
– А там искусство кулинарии переходит от отца к сыну.
– Ты это чего это? – обалдел Палый. – Там сын отца поедает, что ли? Ты это мне брось, Серп! Я сам из семьи технических интеллигентов.
– Лектор тоже считался интеллигентом, – неназойливо напомнил я.
– Какой еще лектор? – не понял Палый. – С погранзаставы?
– Да нет. Я про другого. Про Ганнибала.
– Который через Альпы шел?
Сытый, счастливый, валялся я на отливе на хорошо прогревшихся на солнце плоских плитах. Мир был мне по душе. Работу я сделал. Будущая диссертация вырисовывалась отчетливо. Что стоит хотя бы материал по кальдере Заварицкого! Помимо сольфатарной деятельности, тут явно были извержения и после шестнадцатого года, когда извержение отметили японские вулканологи. От замкнутого конуса с озерцом в кратере, отмеченного на старых картах, осталась лишь половина конуса, а в кратере вырос новый купол, и рядом еще один. Извержение с выжиманием сразу двух экструзивных куполов, это не везде найдешь! – я радовался работе. Плевать на Пашу Палого, на его телятину, на японские презервативы. Вот спихну Серпа на твердую землю и забуду про его
Мне так легко стало, что я откликнулся на голос Ксюши.
Она, конечно, спортивная, слов нет. Подошла в купальнике, тряхнула своей упругой биомассой:
– Нет, вы только взгляните.
Я взглянул. Топик заманчиво был округлен.
– Что вы таращитесь на меня?
– А разве ты не просила взглянуть?
– Вы на грудь таращитесь, а нужно – на пятно.
На Ксюшином топике впрямь темнело небольшое неопределенное пятно. Будто слабенькой кислотой капнули. Впрочем, тронуть пальцем я не решился.
– Да вы понюхайте, вы не бойтесь, понюхайте.
– Грудь понюхать? Зачем? – испугался я.
– Да ну вас. Пятно понюхайте.
Я потянул носом. Ничего особенного.
Ну, немножко потным девичьим телом… Немножко агрессивными духами… Ну, может, мылом, не знаю… И как бы немножко какой-то мерзостью… Как бы дохлятиной… Затертый запах, но чувствовался… Ксюша прямо рассвирепела:
– Чем это отстирать?
– Золой и хозяйственным мылом.
Все-таки грудь у Ксюши была красивая.
– Снимай сейчас, и попробуем.
– Ага, разбежалась!
– Сама же на запах жалуешься.
– А почему вы не спросите, где это я так?
– Ну и где же это ты так? – обвел я взглядом берег. – Опять дохлого кита выбросило?
– Видите вон те дальние лавовые потоки?
– Давно собираюсь туда сходить. Только кита туда выбросить никак не может, – не поверил я. – Там сильное отбивное течение…
– При чем тут течение? Там пещеры на берегу. Видите? Чуть левее. Мягкие породы выветрились, выкрошились, под лавовыми козырьками образовались дыры, некоторые забиты льдом с прошлых лет. Так вот, в одной пещере валяются кости. Даже верхняя челюсть. Загнута, как клюв, только вместо зубов пластинки.
– Искусственная челюсть? – удивился я.
– Да ну вас, – рассердилась Ксюша. – Я говорю о пахиостозисе.
– Это еще что такое?
– Уплотнение тканей, – торжествующе заявила Ксюша. – Поэтому кости такие тяжелые? Я чуть с ума не сошла. Никогда такого не видела.
– Как туда попали кости?
– Ой, уж не знаете?
– Ой, уж не знаю.
– Да Павел Васильевич их там хранит.
– Паша Палый? Зачем ему такое?
– Ледник у него там.
– Неужели телятина протухла? – обеспокоился я.
– Да где вы видели телку с такими конечностями? – Ксюша агрессивно вынула из рюкзачка полевой дневник и быстро-быстро набросала на чистой страничке нечто вроде коленчатой ноги.
– Видите?
– А почему тут целых два сустава?
– Да потому что это не нога, а ласт!
И Ксюша рассказала.
У нее отец известный биолог, всю жизнь занимается сиренами.
А сирены – это такой вид млекопитающих. Морские коровы. Звери огромные, тяжелые. Обитают у берегов Атлантики – от Флориды до Мексиканского залива и до лагуны Манзанарас в Бразилии. Там их называют ламантинами и дюгонями. Российские сирены, кстати, отличались от ламантинов и дюгоней еще большими размерами и тем, что жили только на Командорских островах. Капустниками назвали наших северных сирен моряки командора Витуса Беринга, штормом выброшенные на остров. А описал их под именем манаты натуралист Георг Стеллер.