Великий лес
Шрифт:
Пилип без особой охоты все же сходил к себе, взял деньги. Назад, к отцу, вернулся с мешком под мышкой. Тем временем и отец слазил куда-то на печь, извлек из-под балки свои завернутые в тряпицу червонцы. Долго хрустел ими, пересчитывая и поминутно сбиваясь со счету. В конце концов, чертыхнувшись, сунул тряпицу с деньгами за пазуху, слез с печи.
— Пошли, — приказал Костику, который молча, как чужой, стоял, не находя себе места, посреди хаты и следил за отцом и старшим братом.
— Так, может, и мы мешок какой возьмем? — осмелился спросить у отца Костик.
—
Хора кинулась скорей выручать Костика — выбежала из хаты, принесла из сеней охапку мешков. Пыльных, рваных, латка на латке.
— Выбирай поцелее. Два, — распоряжался, приказывал Николай не то Хоре, не то Костику.
Лида Шавейко не могла взять в толк, что происходит — с каждой минутой людей в магазине прибывало и прибывало. И не толклись, как прежде, часами у прилавка, не прикидывали, не рядили, что покупать и покупать ли вообще, а брали, гребли все, что было на виду, что лежало на полках.
«Опять кто-то слух про войну пустил», — думала Лида.
Закрывать магазин, бежать в сельсовет, спросить у Ивана Николаевича Дорошки, что делать? Нет, сегодня это не выход — воскресенье, Ивана Николаевича в сельсовете могло не быть.
«Дотяну до обеда. А там… видно будет, что дальше делать», — решила Лида и без особого усердия продолжала продавать людям, что те просили. А люди как шальные разметали все — мыло, конфеты, рыбу, соль, водку, вино, покупали пальто, платья, обувь — словом, все-все подряд, что лежало, пылилось в магазине месяцами, на что никто даже не глядел, что никому не было нужно. Причем брали, расхватывали озлобленно, подгоняя Лиду, которая, как им казалось, не спешила, медленно отпускала товары.
— Да шевелись ты хоть трохи веселей!
— Без очереди, без очереди не давай!
— Не продавай по стольку, другим, может, тоже надо взять!
Выдержки у Лиды хватало — она никогда не пререкалась с покупателями, старалась не замечать иной раз грубости, обид. «Своего не докажешь, а отношения с человеком испортишь» — было ее золотое правило. И сейчас она спокойно, не обращая внимания на крики, взвешивала, отмеряла, брала деньги, считала, пересчитывала, давала сдачу. Медлительность Лиды все больше и больше злила людей. Разгоряченные, подогреваемые мыслью, что им может не хватить того, чего иные уже вон сколько нагребли, они ломали очередь, проталкивались к прилавку, гудели, переругивались.
— Что такое, почему сегодня такая толкотня? — не выдержала, спросила, в конце концов, Лида.
— А ты не слыхала — война же! — крикнул ей кто-то из очереди.
Лида не поверила, заулыбалась:
— Такая же, видно, война, как была уже… Когда Пецка напророчил.
— Не-э, девка, на этот раз не такая. Война, самая настоящая.
Лида подняла голову, посмотрела на человека, который не произнес, а горестно, словно сквозь слезы, выдавил из себя эти слова. Не верить?.. Нет, не могла Лида не поверить Порфиру Рыкулю. Очень уважаемый человек Порфир Рыкуль, слов на ветер не бросает,
«Что ж это будет?»
Руки у Лиды опустились.
«Накаркали… Накаркали все же…»
Считала Лида деньги, подавала людям то, что они просили, чего требовали, и не понимала, что она делает.
«Как же это?.. Если и правда — война, то всем мужчинам на фронт идти. И Михасю…»
В глазах у Лиды потемнело — они же с Михасем договорились пожениться. Даже день назначили, когда в сельсовет идти, заявление подавать. Пятница этот день. Михась хотел в четверг, а она настояла, чтобы в пятницу: в пятницу она родилась, так чтоб и замуж в тот же день…
«А теперь… Что теперь?» — лихорадочно проносилось в голове.
Снова подняла глаза, окинула взглядом людей: полнехонек магазин! Ни стать, ни повернуться. И лезут, лезут еще. Каждый норовит протиснуться скорей к прилавку, взять, ухватить что-нибудь…
«Может, выдумки?.. Неужто правда — война?»
Лица озабоченные, серьезные, глаза горят хищным, жадным ожесточением, никто уже не придерживается никакой очереди, расталкивают односельчан руками, рвутся, пробираются вперед.
— Гэй, гэй! — надрывался женский голос, чей, не разобрать. — Куда ты лезешь, чтоб из тебя дух вылез!
— Ногу, ногу-у! — плакал, захлебывался ребенок.
— Стой, падла, не толкайся!
— Лида, Лида-а! — ревел чей-то бас. — Не давай, не давай ему, он по головам пер!
— Га-а!
— Го-о! — Гу-у!
Лида уже не слышала, кто ей и что кричал, что у нее просили, требовали. Хватала с полки что попадалось под руку, несла, швыряла на прилавок, вырывала из рук деньги, наспех считала, давала сдачу и снова бежала к полкам.
Опомнилась, пришла в себя Лида лишь тогда, когда продавать уже было нечего — полки опустели, словно подметенные.
— Со склада, со склада неси!
— Ага, со склада! Тащи, что есть!
Лида хотела было пойти на склад — он был здесь же, за стеной. Но вовремя спохватилась, одумалась.
«Успею продать то, что на складе. И так еще… Что скажет Дорошка, когда узнает о том, что было в магазине».
— Нет ничего на складе! — крикнула она.
— Не может быть! — не верили ей. — Неси!
Но Лида упорно твердила свое:
— Нету! Нечего нести!
— Тогда… Газу, керосин давай!
Это и выручило Лиду. Керосин был во дворе, в специально сколоченной из досок будке. И Лида стала просить всех освободить магазин: ей, мол, надо керосин, «газу» продавать. Люди не хотели выходить, требовали, чтобы Лида открыла склад, показала, что там в самом деле ничего стоящего нет. Но с грехом пополам да с помощью тех, кто хотел взять керосину и предусмотрительно захватил с собою посудину, она выдворила всех из магазина, заперла его на замок.
Керосин разобрали быстро, за каких-нибудь полчаса. Да и было его немного — две неполные бочки. Люди сами наливали, сами мерили, сколько в какой посудине, — Лиде оставалось только считать деньги…