Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

Вяземский Юрий Павлович

Юлию Младшую судили домашним судом в Белом доме, в присутствии Ливии, двух Антоний, Марцеллы Старшей, двух Домициев Агенобарбов, Луция и Гнея, двух Валериев Барбатов, отца и сына, а из неродственников — Фабия Максима и главного преторианца Сея Страбона. Председательствовал Август. Дед обвинил внучку в прелюбодеянии с Децимом Силаном и, по своему закону о развратниках, сослал Юлию на маленький островок в Адриатике у берегов Апулии; этот островок теперь называют Триммер, а раньше называли Фримет, и всю группу островов — Диомедовы. «А на сколько меня изгоняют?» — спросила Юлия Младшая. Август оставил ее вопрос без ответа. «Сколько слуг могу взять с собой?» — снова спросила осужденная. «Только одну девушку», — ответил принцепс…Мне это

Марция потом рассказала, хотя она на суде не присутствовала. И Марция же мне сообщила, что, когда Юлию выводили из атрия, она, увидав Марцию, улыбнулась ей своей знаменитой улыбкой, которую я называю «солнечной бабочкой»…В тот же день Юлию в закрытом экипаже вывезли из Рима.

В народе никто о ней не жалел. Вспоминали о том, что она вдова государственного преступника, что мать ее, Юлия Старшая, в свое время пострадала за развратное поведение и, как говорят греки, «на яблоне только яблоки вырастают». Юлию Старшую, как ты помнишь, народ жалел. К участи Юлии Младшей толпа отнеслась равнодушно.

Напоминаю, это случилось в середине сентября.

А в октябре не только без суда, но и безо всякого официального объявления из Соррента на Планазию перевели Агриппу Постума. В Сорренте он жил на вилле и свободно передвигался по городу. На Планазии его поместили в крепость. Об этом переводе народ узнал лишь через полгода, когда в сенате было принято постановление, согласно которому Агриппу было приказано пожизненно держать на Планазии, так как он окончательно утратил рассудок.

Ты что-нибудь понял в этой, с позволения сказать, геометрии?… Да, одна за другой три расправы. Но внешне, по обвинениям, они между собой, вроде бы, не связаны. Юлия осуждена за разврат, Постум — якобы за то, что сошел с ума; Феликсу вообще ничего не предъявили — взяли и сослали.

И с первыми двумя наказаниями тоже, обрати внимание: зачем так сурово наказывать юную незамужнюю вдову за тайную любовную связь с неженатым молодым аристократом Децимом Силаном? Где здесь, собственно говоря, прелюбодеяние? А если все же решили в назидание римской молодежи жестоко наказать двух любовников, то почему внучку Августа с поражением в правах подвергают почти тюремному заключению, а с Силана как с гуся вода — ему дают спокойно уехать из Рима, никто его не преследует, имущество не конфискуют, никто даже не знает, куда Децим удалился и где проживает?

Если Постум действительно сошел с ума, то зачем удалять его на Планазию? Зачем о его удалении принимать сенатское постановление и делать это через полгода после принятия меры?.. Ты скажешь: он же наследник. Ну, так лиши его своего великого отцовства и имперского наследства и оставь жить в Риме, как живет в нем Клавдий, сын Друза, тоже полоумный и болезненный!

И, наконец, за что сослали моего несчастного друга, знаменитого поэта, фламина Аполлона, учителя Юлии? И почему, коль скоро это не суровое изгнание, а ссылка без поражения в правах, почему ему, как Дециму Силану, не предоставили возможности самому выбрать место для поселения, отправиться в Афины, или на Родос, или на Самос, или на Лесбос, иль, на худой конец, к нам в гельветский Новиодун или в галльский Лугдун? Почему заслали его в Дакию и с точностью предписали ему Томы, которые уже не край света, а некая земная преисподняя?!

Так воскликнув, Вардий поднял с земли прутик и, присев на корточки, стал писать на песке слова.

Эта часть его рассказа происходила на той самой аллее, которая у него на вилле поднимается по склону холма с востока на запад и на которой располагаются так называемые «станции Венеры». Мы с Гнеем Эдием находились как раз на восьмой станции, возле склепа или грота, внутри которого, если ты помнишь, горел смоляной факел (см. Приложение 1, XXXIII).

Первым Вардий написал слово «заговор».

VII. —

Неясность всегда порождает слухи, — стал объяснять Гней Эдий. — И чем сильнее неясность, тем больше слухов и измышлений. Мы сейчас эти слухи кратко рассмотрим, чтобы пустые измышления отбросить, а правдоподобные допущения зафиксировать и накопить.

Заговор. Утверждали и утверждают, что Пелигн участвовал в новом заговоре, который, дескать, готовился против Августа. Но, во-первых, никакого заговора тогда не обнаружили. Во-вторых, будь Феликс в нем замешан, он бы ссылкой не отделался. В-третьих, он во многих своих скорбных элегиях свидетельствует, что ни в мятеже, ни в заговоре никогда не участвовал. Кару он даже так написал:

Я ведь на Цезаря жизнь и не мог никогда покушаться В жажде весь мир погубить, ибо он Цезарем жив.

…Так что заговор мы решительно исключаем.

Вардий стер слово «заговор» и вместо него написал «преступление».

— Говорили, что он совершил какое-то преступление, и много ему различных преступлений приписывали, вплоть до убийства. Но Феликс и убийство — это даже представить себе невозможно! И я бы сейчас тут же стер это глупое обвинение. Если бы… если бы в одной из элегий, которую Феликс лично мне направил, не было вот каких строк:

Глупостью можно назвать, не иначе, мое преступленье, Если давать вещам подлинные имена.

Гней Эдий не стер, а зачеркнул слово «преступление» и рядом с ним написал слово «глупость».

— Пойдем дальше, — продолжал рассуждать Эдий Вардий. — Богохульство. Некоторые умники, после того как Пелигна выслали, стали обвинять его в совершении различного рода святотатств, начиная с разглашения таинств и кончая оскорблением особо почитаемых Августом богов, в первую очередь Аполлона и Марса: принцепс, мол, их превозносит, а Феликс в своей поэме унижает их достоинство, описывая их превращения в прелюбодейственных целях…Я тебе так скажу: никакие таинства Пелигн не мог разгласить хотя бы потому, что ни в одно из них не был посвящен. Что же касается «Метаморфоз» — ведь именно о них шла речь, — то Август их навряд ли читал; а если б прочел и действительно разгневался, то непременно объявил бы народу, сам или через сенат, за что он поэта наказывает, чтобы и другим сочинителям впредь было не повадно. Но он этого, как мы видим, не сделал.

Вардий перечеркнул «богохульство» и под ним написал «прелюбодеяние».

— Тут сплетники вконец распоясались! — гневно объявил Гней Эдий. — До того дошли, что стали обвинять Феликса в тайном совокуплении не только с Юлией Младшей, но также с ее матерью, Юлией Старшей, и даже, страшно сказать, с самой добродетельной Ливией! Сколько же грязи в этой клоаке, в плебейских умах!.. Ливию, с твоего позволения, мы вообще оставим в покое. К Юлии Старшей, я проверял, Пелигн ни разу не ездил. С Юлией Младшей?.. Напомню тебе, что ее обвинили в связи с Децимом Силаном, а не со своим учителем.

Вардий с такой яростью принялся стирать «прелюбодеяние», что повредил соседнее «богохульство», и так оно и осталось на песке, наполовину стертое и перечеркнутое.

— Стихи, — успокаиваясь, продолжал Гней Эдий. — Тут нам и слухов не надо. Пелигн сам о своих стихах пишет. Через год после отъезда он отправил Августу стихотворное послание, в котором, в частности, говорится:

Песни — причина того, что я и мое поведенье Цезарем осуждены из-за «Науки любви». Ставят в упрек, что я непристойной поэмой Как бы учителем стал прелюбодейной любви.