Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Он замолчал, и видно было, что он ждет от меня ответа.
Я этих самых ответов с десяток в уме перебрал, прежде чем решился сказать. Я сказал:
«Осень наступает. Осенью многие женщины становятся рассеянными… Это пройдет. Не переживай».
Феликс посмотрел на меня так, как иногда смотрят дети: они ждали от тебя не просто совета, а хотели, чтобы ты всё за них сам решил и сразу устроил, а ты… ты обманул их надежду.
XXVI. — Прошло еще несколько дней, — продолжал Вардий, — и нашу компанию в очередной раз пригласили к Юлии. Насколько это было возможно, я не спускал с нее глаз и следил за тем, как
Но с Феликсом, вокруг которого теперь крутились не только Кар и Флакк, но также Аттик и Брут, обменяться впечатлениями мне было невозможно. И после обеда у Юлии я сразу же отправился к себе домой, намереваясь пораньше лечь спать, так как на следующий день мне предстояла трудная встреча…Назовем ее деловой и очень ответственной.
Каково же было мое удивление, когда дома у себя я застал… представь себе, да, его, моего Феликса! Он дожидался меня в экседре. Привратник его, естественно, пропустил, так как «фламина Аполлона» было велено пускать ко мне в любое время дня и ночи.
«Ты, что, научился летать по воздуху?» — пошутил я. Но тут же пожалел о своем игривом вопросе.
Феликс… как бы мне тебе его описать?., у него был вид человека, который пришел сообщить страшную новость, и новость эта касается не его, а тебя, к которому он пришел, и он заранее сопереживает с тобой ту боль, которую он тебе причинит.
Я сел рядом с ним и тихо спросил:
«Что? Что случилось?»
«А ты как будто не понял», — так же тихо ответил Феликс.
«Что? Говори!» — я повысил тон.
«Ты знаешь, ближе тебя у меня никого нет, — каким-то почти похоронным голосом начал Феликс. — Собственно, ты у меня только и есть близкий… Тебя я не могу обманывать. Боги накажут. И не меня, а тебя. Как они уже один раз тебя наказали…»
Я ничего не понял. Я спросил:
«О чем ты?»
Феликс протянул руку, дотронулся до моей руки и, заглядывая мне в глаза, страдальчески заговорил:
«Ты заметил, как она на меня смотрела? Эти глаза, которые все время искали моих глаз и спрашивали, спрашивали о том, о чем только взглядом можно спросить… И руки. Вернее, одна рука, которая без цели бродила по столу и слегка подрагивала… Ты руку разглядел?.. Грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она сдерживает дыхание… И как она бледнела, когда наши взгляды встречались… Видел? Видел?»
Я молчал…Я уже рассказал тебе о том, что я видел на самом деле.
Но Феликс, похоже, не нуждался в моих ответах.
«Вижу, что видел, — горестно произнес Феликс. — Только ты один и мог заметить… Ты еще в Байях, наверно, обо всем догадался. А я тогда врал и тебе, и прежде всего — себе. Я старался тебя избегать, чтобы ты не заставил меня признаться… Но она ведь точно, как призрак. Я ее давно разлюбил. Я ее, наверное, и не любил никогда. А если любил, то как… как предчувствие, как ту, которая родит — и уже родила! — мою Единственную. Ту, которую я в детстве встретил в видении, которую потом во многих женщинах пытался найти… Я к ней так привязан, что
Я молчал, полагая вопрос риторическим. Но я ошибся.
«Не молчи, — страдая лицом, попросил Феликс. — Ты слишком долго со мной молчал».
Пришлось отвечать. И я начал:
«Да, нам с тобой… Тебе сорок девять, а ей — двадцать три. Но это не самое страшное. Ее первый муж, между прочим, был нашим ровесником…Ты еще многих можешь согреть, а не только эту… — Я вовремя остановился и продолжал: — Страшнее другое. Тебя поставили охранять внучку Августа. А ты, как я слышал, плохо ее охранял…»
Я замолчал и строго посмотрел на Феликса. Но он ни моей реплики, ни моего взгляда, похоже, не заметил. И я продолжал:
«Хуже того: ты влюбился в свою…»
«Влюбился?! — гневно перебил меня Феликс. — Боги нас создали, чтобы мы друг друга нашли. Вот как надо сказать! А ты мне про Августа, про то, что «поставили»… О чем ты?!»
«Хорошо, — сказал я, — скажу о том, что меня больше всего путает…»
Но Феликс снова меня перебил.
«Я знал, что ты испугаешься! — радостно вскричал он. — Ты сразу поймешь, что я ее не отдам! Ты прав — не уступлю, как когда-то уступал ее мать сначала Гракху, потом Тиберию, затем Юлу Антонию. Мать была призраком — с ней я мог себе это позволить. С ней не могу — боги не разрешат! Она для меня рождена и только со мной может спастись…»
Феликс чуть помедлил, и я успел вставить:
«…или погибнуть».
Феликс схватил меня за обе руки и испуганно теперь прошептал:
«Ты и это увидел!.. Тутик, спасибо тебе! Век тебе не забуду!»
«Что ты мне не забудешь? За что мне спасибо?» — удивился я.
А Феликс, пожав мне обе руки, отодвинулся от меня и встал со стула.
«Ты когда уезжаешь?» — вдруг спросил он.
«Не знаю. От меня не зависит… Думаю, что скоро».
«Вот за то и благодарю, что скоро уедешь», — грустно улыбнулся мне Феликс и направился к выходу.
«Погоди!» — крикнул я.
Он остановился возле имплувия — в моем римском доме экседра от атрия ничем не отгорожена, даже занавеси нет — остановился, обернулся ко мне и что-то тихо сказал.
«Не слышу!» — крикнул я, но со стула не встал и к нему не пошел.
Он сам сделал несколько шагов в мою сторону и сказал уже громче:
«Мы слишком много знаем друг о друге. Поэтому, когда начинаем говорить, нам приходится лгать… Можно я пойду, Тутик?»
Я медленно встал со стула и пошел его провожать.
На прощание мы не только не обнялись — мы не сказали друг другу «до свидания»…
XXVII. — Больше я его ни разу не видел, — сообщил Гней Эдий Вардий. — Он ко мне больше не заходил, к Юлии меня больше не приглашали. Когда дней через пять мне пришлось уехать из Рима, я не застал Феликса ни в Городе, ни на вилле. Я несколько раз наведывался. Я даже в Юлином доме о нем спрашивал, когда зашел попрощаться с юной вдовой. Она, как всегда, наградила меня своей улыбкой солнечной бабочки…Мне везде отвечали, что Феликса нет и, где он, не знают.