Великий перелом
Шрифт:
Янек задумался.
— Как-то необычно все, — произнес он. — Нет, я вам верю, конечно. Но все же… поверить не могу. Хождение по мирам, другие века. Невероятно!
— Тебя не убедила прогулка по варшавской улице в декабре двенадцатого года? — усмехнулся Басов. — Что ж, мы можем повторить эксперимент. Кроме того, мы можем переместиться в любой из открытых нами миров. Но это позже. Когда глаза видят то, что мозг не в состоянии принять, разум протестует. Поэтому будет лучше всего, если ты просто вспомнишь, что было с тобой. Ложись на спину, закрой глаза и расслабься.
Непроизвольно подчинившись
— Со скольких лет ты себя помнишь абсолютно четко? — спросил Басов.
— С четырех, кажется, — неуверенно ответил Янек.
— Вспомни что-нибудь, — попросил Басов.
В мозгу Янека всплыл самый ранний эпизод из жизни, который он помнил. Не эпизод даже, а запечатлевшаяся в сознании картинка. Ему четыре с половиной года. Он сидит на траве посреди залитой солнцем поляны, а неподалеку от него дядя Войтек колдует над барбекю. Отчим и мачеха выгружают бутылки с пивом и всякую снедь из гигантского багажника «лупоглазого» «мерседеса» пана Басовского.
Басов положил ладонь левой руки на лоб Янеку, и картинка в сознании мальчика вдруг ожила. События побежали… назад. Янек вдруг вспомнил то, что, казалось, уже давно и прочно забыл: как заехал к Гонсевским в тот день дядя Войтек, как они вместе ехали по Варшаве и как долго искали место для пикника. Потом в голове пронеслись месяцы ожидания милого дяди Войтека. Вспомнилось, как впервые пан Басовский привез его в дом Гонсевских и о чем-то долго разговаривал с будущим отчимом на непонятном и незнакомом (!) языке с многочисленными «ш» и «пш».
Потом картинка поменялась. Они ехали в каком-то допотопном поезде. Совсем маленький Янек сидел на мягкой полке, играя подаренной ему Басовым яркой игрушкой, а напротив, умильно глядя на малыша, сидели Чигирев и Алексеев.
Картинка снова изменилась. От остроты воспоминаний Янек вздрогнул. Он сидел на руках у Басова посреди большой комнаты с бревенчатыми стенами, длинными скамьями, стоящими вдоль стен, и маленькими слюдяными окошками. Рядом лежали три тела в русских кафтанах. Низкая дверь в ближайшей стене открылась, и в нее вошел Чигирев с окровавленной саблей в руках, в залитом кровью кафтане, широких штанах и сапогах. Борода Чигирева была всклокочена, а в глазах читалась боль.
— Посмотри, тятя пришел, — елейно сказал Басов, указывая мальчику на Чигирева.
— Тятя. — Янек протянул вперед ручонки.
— Игорь, я умираю, — еле прошептал Чигирев и рухнул на пол.
Басов быстро посадил начавшего хныкать Янека на скамейку, подошел к историку, перевернул его на спину, осмотрел рану и негромко произнес:
— А вот умереть-то я тебе не дам.
События снова побежали назад. Янек увидел склонившуюся над ним мать в русском сарафане и кокошнике.
— Проснулся, милый мой, — широко улыбнулась она. — Ай-люли. Сейчас кушать будем.
Сзади к ней подошел Чигирев. Папа! Теперь Янек точно узнал его. У отца была широкая борода лопатой, а на поясе у него висел огромный кинжал. Он нежно обнял жену и прошептал:
— Как же я люблю тебя, душа моя.
События снова рванули назад. На мгновение мелькнул момент родов, когда Янек, нет, Ванечка
Басов резко толкнул Янека и снял наваждение.
— Что это было? — еле выдавил из себя совершенно ошарашенный Янек.
— Извини, — виновато произнес Басов, поднимаясь. — Я потерял контроль, и ты прошел чуть дальше, чем я хотел. В свою прошлую жизнь.
— Так вы умеете…
— Да, у меня было время научиться еще кое-чему, кроме фехтования, — произнес Басов, отходя к окну. — Но об этом поговорим позже. А сейчас переодевайся. Тебя ждет отец.
ГЛАВА 3
Планы
Янек, Чигирев и Алексеев вошли в столовую. Мальчик чувствовал себя неуютно в допотопном костюме, который заставил его надеть Басов. Да и вся информация, обрушившаяся на него за последние часы, повергала в шок. Только что они вместе с отцом гуляли по Варшаве тысяча девятьсот двенадцатого года. Янек был совершенно ошеломлен увиденным. Словно ожили картинки старой кинохроники, словно по мановению волшебной палочки восстал город, уничтоженный десятилетия назад. (Или тот, который будет уничтожен, здесь Янек не знал, как правильно выразиться.)
А отец все рассказывал ему невероятные подробности путешествий в иных временах и измерениях. Янек узнал захватывающую историю о том, как скромный преподаватель московского института попал в прошлое и попытался исправить судьбу своего народа, предотвратить кровавую смуту, превратить свою страну в процветающую европейскую державу. Чигирёв-старший не оправдывался, он последовательно объяснял сыну, почему поступил именно так, а не иначе, почему не было возможности остаться с семьей, почему он сделал выбор в пользу своих принципов, когда должен был решать: судьба собственной страны или сын. Янек слушал отца и понимал, что в аналогичной ситуации поступил бы точно так же. Обида, возникшая в нем после того, как он узнал, что отец жив, но бросил его на многие годы, улетучилась. Сейчас мальчика больше всего захватывала мысль о возможностях, которые открывал аппарат, созданный Алексеевым. Ведь можно было не только увидеть прошлое, или «возможное прошлое», как называл это Чигирев, но и самому стать участником исторических событий, изменить их, направить пути развития народов совсем по иному руслу.
А еще он требовательно расспрашивал отца, что произойдет, или, вернее, должно произойти с тысяча девятьсот восемьдесят второго по две тысячи четвертый год. Он с нескрываемой радостью узнал о грядущем развале Варшавского договора, об экономических реформах в бывших странах СЭВ, вступлении Польши в Евросоюз и НАТО. Грядущем? Отец рассказывал об этом как о свершившемся факте, как об истории! И это когда они шли по варшавской улице мимо городового, который и не подозревал, что всего через полтора года Европу захлестнет Первая мировая война, а через пять лет страна погрузится в пучину гражданской войны, и Варшава перестанет быть городом Российской империи, превратится в столицу суверенного государства, которое, казалось, навсегда исчезло с карты мира более столетия назад. Кругом шла голова от всех этих парадоксов.