Великий перелом

Тертлдав Гарри Норман

— …твою мать, Скорцени, — спокойно сказал Ягер.

Едва эти слова слетели с его губ, он вспомнил партизана еврея, который использовал это выражение в каждом втором предложении. Эсэсовцы расстреляли еврея — Макса, так его звали — в местности под названием Бабий Яр, неподалеку от Киева. Они плохо сделали свою работу, иначе Макс не смог бы рассказать свою историю. Один бог знает, со сколькими они эту работу сделали хорошо.

— Это не ответ, — сказал Скорцени, такой же неуязвимый для оскорблений, как танк ящеров для пулемета. —

Скажите мне, что ты думаешь.

— Я думаю, это глупо, — ответил Ягер. — Евреи в Лодзи помогали нам. Если вы начнете убивать людей, которые делают это, вы быстро останетесь без друзей.

— А-ай, эти ублюдки играют с обоих краев в середину, и ты это знаешь так же хорошо, как и я, — сказал Скорцени. — Я получил приказ, и я намерен выполнить его.

Ягер выпрямился по стойке смирно и выбросил вперед правую руку.

— Хайль Гитлер! — сказал он.

Он отдал должное Скорцени: забияка увидел в этом жесте сарказм, а не молчаливое согласие. Более того, реакция Ягера даже показалась ему забавной.

— Ладно, не надо портить мне настроение, — сказал он, — мы ведь не раз были вместе. И на этот раз ты можешь оказать мне большую помощь.

— Да, я смог бы сделать для тебя прекрасного еврея, — невозмутимо сказал Ягер. — Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы оправиться после обрезания?

— Тебе не к лицу непристойности, — сказал Скорцени, качаясь на каблуках и сунув большие пальцы в карманы брюк — это придавало ему вид молодого бездельника на углу улицы. — Должно быть, старость приходит, а?

— Ты так думаешь? И чем, интересно, я могу помочь? Я никогда не был в Лодзи. Наступление далеко обошло город, так что мы не увязли в уличных боях. Мы не можем позволить себе терять танки от «коктейля Молотова» и тому подобного: мы и так потеряли слишком много машин в боях с ящерами.

— Да, именно такое сообщение ты послал в дивизию, дивизия — в штаб армии, и высшее командование купилось, — кивнув, сказал Скорцени. — Браво. Может быть, ты получишь красные лампасы на брюки как офицер генерального штаба.

— И ведь это сработало, — сказал Ягер. — Я видел в России уличных боев больше, чем мне хотелось бы. Ничто в мире не перемалывает людей и машины так, как эти бои, а мы не должны были нести лишние потери.

— Да, да, да, — сказал Скорцени с преувеличенным терпением. Он наклонился вперед и посмотрел на Ягера. — А я вот узнал, что мы обошли Лодзь двумя потоками потому, что ты заключил сделку с местными еврейскими партизанами. Что вы скажете на это, господин офицер генерального штаба?

Несмотря на мороз, Ягер чувствовал, как горит его лицо. Если знает Скорцени, значит, это есть где-то в эсэсовских досье… что не сулит ничего хорошего в его дальнейшей жизни, не говоря уже о карьере. Тем не менее он ответил таким холодным тоном, как только смог:

— На это я скажу, что была военная необходимость. Таким образом мы привлекли

партизан на свою сторону и довели до бешенства ящеров вместо очередной схватки. Сработало это чертовски хорошо, а потому твое «я вот узнал» — в ватерклозет.

— Ты должен понять, вообще-то я тебя не осуждаю. Но это означает, что у тебя есть связи с евреями. Ты обязан использовать их, чтобы помочь мне доставить мою маленькую игрушку в центр города.

Ягер уставился на него.

— И впоследствии ты заплатишь мне тридцать сребреников, не так ли? Я не разрываю такие связи. И я не убиваю. Почему ты просишь меня о предательстве?

— Тридцать сребреников? Неплохо. Но помни, Христос был проклятым жидом. И это не принесло ему ничего хорошего. Вот так. — Скорцени изучающе смотрел на Ягера. — Чем больше помощи мы получим от этих ребятишек, тем легче будет работа, а я предпочитаю более легкую работу, если это возможно. Мне платят за то, что я рискую своей шеей, но мне не платят за то, чтобы я высовывал ее лишний раз.

Это сказал человек, который взорвал танк ящеров, вспрыгнув на него и забросив сумку со взрывчаткой между башней и корпусом. Может быть, Скорцени считал это необходимым видом риска — Ягер не знал.

— Ты взорвешь там бомбу с нервно-паралитическим газом, ты собираешься убить множество людей, которые не имеют отношения к войне.

— Ты воевал в России, как и я. И что же? — На этот раз Скорцени отрывисто рассмеялся. Он ткнул Ягера в грудь указательным пальцем. — Слушай, причем внимательно. Я сделаю это, с тобой или без тебя. Мне будет легче, если и буду с тобой. Но моя жизнь была трудной и раньше. Если она будет трудной и в дальнейшем, я все равно справлюсь, поверь мне. Так что скажешь?

— Прямо сейчас я не скажу ничего, — ответил Ягер. — Я подумаю.

— Ладно, валяй. — Большая голова Скорцени закачалась вверх и вниз, пародируя вежливый жест. — Думай, что хочешь, только недолго.

* * *

Охранник направил автомат в живот Мойше Русецкому.

— Вперед, двигайся, — сказал он грубым безжалостным голосом.

Русецкий поднялся с койки.

— Нацисты загнали меня в гетто, ящеры посадили в тюрьму, — сказал он. — Никогда не думал, что и евреи будут обращаться со мной таким же образом.

Если он надеялся задеть охранника, его постигло разочарование.

— Жизнь везде тяжела, — ответил тот безразлично и сделал жест автоматом. — А теперь вперед.

Он вполне мог быть эсэсовцем. Мойше подумал, не обучался ли он своим повадкам по первоисточникам. Так получилось в Польше, после того как евреи и поляки помогли ящерам выгнать немцев. Некоторые евреи, неожиданно став солдатами, подделывались под самых внушительных, самых жестоких человеческих воинов, каких могли себе представить. Сделай им замечание, и рискуешь быть убитым. Мойше осмотрительно хранил молчание.