Великий перелом

Тертлдав Гарри Норман

— Вы знаете, какие меры должны предпринять производители, чтобы поставить вам материалы требуемой чистоты? — спросил Молотов. Когда Курчатов кивнул, Молотов задал другой вопрос. — Знают ли производители, что подвергнутся высшей мере наказания, если не обеспечат выполнение ваших требований?

Ему доводилось писать «ВМН» — что означало «высшая мера наказания» — против имен множества врагов революции и советского государства, и вскоре после этого их расстреливали. Что заслужили, то и получайте — без снисхождения.

Но

Курчатов сказал:

— Товарищ комиссар иностранных дел, если вы ликвидируете этих людей, их менее опытные преемники не смогут поставить улучшенные материалы. Вы знаете, требуемая чистота находится на самом пределе того, чего достигли советская химия и промышленность. Мы делаем все, что можем для борьбы против ящеров. Временами того, что мы делаем, недостаточно. Ничего тут не поможет.

— Я отказываюсь принять «ничего» от академика в кризисные моменты точно так, как и от крестьянина, — сердито сказал Молотов.

Курчатов пожал плечами.

— Тогда вернитесь и скажите генеральному секретарю, чтобы он заменил нас, и пожелаем большой удачи вам и родине с шарлатанами, которые займут эту лабораторию.

Он и его люди были во власти Молотова, потому что только Молотов изо всех сил сдерживал гнев Сталина. Но если Молотов лишит их своей защиты, он нанесет вред не только физикам, но и советской родине. Это создавало интересный и неприятный баланс между ним и личным составом лаборатории.

Он сердито выдохнул.

— Есть у вас еще проблемы в создании этих бомб?

— Да, одна небольшая имеется, — ответил Курчатов с иронией в глазах. — Как только часть урана в атомном котле превратится в плутоний, мы должны извлечь его и переработать в материал для бомбы — и это надо сделать, не допустив утечки радиоактивности в воздух или в реку. Мы это уже знали, но Максим Лазаревич особенно настаивает на этом.

— В чем тут трудность? — спросил Молотов. — Признаю, я не физик, чтобы понять тонкие материи без объяснений.

Улыбка Курчатова стала совсем неприятной.

— Этот вопрос не такой уж тонкий. Утечку радиоактивности можно обнаружить. Если ее обнаружат, и это сделают ящеры, то вся эта местность станет гораздо более радиоактивной.

Молотову понадобилось некоторое время, чтобы усвоить, что именно имел в виду Курчатов. После этого он кивнул — резко и коротко дернул головой.

— Смысл вопроса ясен, Игорь Иванович. Вы можете пригласить Кагана сюда или провести меня к нему? Я хочу выразить ему благодарность советских рабочих и крестьян за его помощь нам.

— Подождите, пожалуйста, здесь, товарищ народный комиссар иностранных дел. Я приведу его. Вы говорите по-английски или по-немецки? Нет? Не важно, я буду переводить.

Он поспешил по белому коридору, который так не вязался с топорным внешним видом здания лаборатории.

Через

пару минут Курчатов вернулся, ведя с собой парня в белом лабораторном халате. Молотов удивился тому, как молодо выглядел Макс Каган: на вид ему было чуть больше тридцати. Он был среднего роста, с вьющимися темно-каштановыми волосами и умным еврейским лицом.

Курчатов заговорил с Каганом по-английски, затем обратился к Молотову.

— Товарищ нарком, я представлю вам Максима Лазаревича Кагана, физика, присланного на время из Металлургической лаборатории Соединенных Штатов.

Каган энергично пожал руку Молотова и пространно сказал что-то по-английски. Курчатов взял на себя честь перевода.

— Он говорит, что рад познакомиться с вами и что его цель — загнать ящеров в ад и уехать. Это — идиома, и он интересуется тем, что вы думаете по этому поводу?

— Скажите ему, что разделяю его желания и надеюсь, что они будут реализованы.

Он принялся изучать Кагана и изумился, увидев, что тот делает то же самое. Советские ученые с почтением относились к человеку, который по рангу был в СССР вторым после генерального секретаря ВКП(б). Если судить по поведению Кагана, тот счел Молотова лишь очередным бюрократом, с которым приходится иметь дело. В небольших дозах такое поведение забавляло.

Каган заговорил по-английски со скоростью пулемета. Молотов не мог понять, о чем он говорит, но интонации чувствовались безапелляционные. Курчатов неуверенно ответил на том же языке. Каган заговорил снова, ударив кулаком по ладони для большей убедительности. И снова ответ Курчатова прозвучал настороженно. Каган вскинул руки, выражая явное отвращение.

— Переведите, — велел Молотов.

— Он жалуется на качество нашего оборудования, он жалуется на пищу, он жалуется на сотрудника НКВД, который постоянно сопровождает его, когда он выходит наружу. Он приписывает сотруднику нездоровые сексуальные привычки.

— Во всяком случае, у него сложившееся мнение, — заметил Молотов, скрывая усмешку. — Вы можете сделать что-нибудь с оборудованием, на которое он жалуется?

— Нет, товарищ нарком, — ответил Курчатов, — это самое лучшее, что есть в СССР.

— Тогда ему придется пользоваться им и получать максимум возможного, — сказал Молотов. — Что касается остального, то «колхоз» и так имеет лучшее снабжение продовольствием, чем большинство остальных, но мы посмотрим, как можно его улучшить. И если он не хочет, чтобы сотрудник НКВД сопровождал его, больше этого не будет.

Курчатов передал все это Кагану. В ответ американец разразился довольно длинной речью.

— Он постарается наилучшим образом использовать наше оборудование и говорит, что может сконструировать получше, — перевел Курчатов, — и что он в целом доволен вашими ответами.