Великий перелом
Шрифт:
Капитан Мэзер вытаращил глаза и попытался продолжить:
— Тем, кто хочет, мы даем имбирь. У Мцеппса к нему привычки нет. Разговаривают между собой. Некоторые играют в карты, в кости и даже в шахматы.
— Это, наверное, не те игры, к которым они привыкли? — решил Гольдфарб.
— Мцеппс рассказал мне, у них есть игра в кости. Другие игры, я полагаю, позволяют им проводить время. Их собственных игр мы им не даем. Не можем. Большинство из них электрические, нет, вы бы сказали, электронные, так? Кто знает, не смогут ли они соорудить из них что-то вроде радиостанции.
— M-м,
— Я спрошу его, — сказал Мэзер, выслушал ответ и рассмеялся. — «Вы что, сошли с ума?» — перевел он.
Мцеппс сказал что-то еще. Мэзер продолжил:
— Он говорит, что он жив, его кормят и не подвергают мучениям, и это гораздо больше, чем он ожидал, когда попал в плен. Он не пляшет на ромашках, но и не получает пинков.
— Довольно честно сказано, — заключил Гольдфарб и вернулся к работе.
Сержант Герман Малдун смотрел сквозь разбитые окна второго этажа Вуд-Хауза в Квинси, штат Иллинойс, вниз по течению Миссисипи, на основание крутого утеса.
— Речной ад, — объявил он.
— Это еще и местный ад, — сказал Остолоп Дэниелс. — Да, окна разбиты вдребезги, но сам дом вряд ли изменился по сравнению с тем, каким он был, когда я последний раз приезжал в этот город, в промежутке между седьмым и девятнадцатым годами.
— Переплеты сделаны на совесть, точно, — согласился Малдун. — И каменные блоки с прокладками из свинца, их где попало не применяют. — Он сделал паузу. — А что вы делали здесь в девятьсот седьмом году, лейтенант, осмелюсь спросить?
— Играл в мяч — что еще? — ответил Остолоп. — Я начал вторым кэтчером за «Квинси Джем» в лиге штата Айова. В первый раз я оказался в стране янки, и — боже! — как я был одинок. Первый кэтчер — его имя Раддок, Чарли Рад-док — сломал большой палец на второй неделе мая. После этого я выбил 360 в месяц, и «Грейс Харбор Грей» из штата Вашингтон купили мой контракт. Северо-Западная лига была класса Б, на два зубчика выше «Квинси», но я все равно жалел, что ухожу.
— Как это вышло? — спросил Малдун. — Вы ведь не из тех, кто пренебрегает движением вверх, лейтенант, и, бьюсь об заклад, никогда таким не были.
Дэниелс тихо рассмеялся. Он тоже смотрел на Миссисипи. Здесь это была большая река, но — ничто по сравнению с тем, какой она втекает в свой родной штат. Пока что в нее еще не влились ни Миссури, ни Огайо, ни Красная, ни множество других рек.
На самом деле он смотрел не столько на реку, сколько на собственную жизнь. Скорее себе, чем Герману Малдуну, он сказал:
— Здесь была хорошенькая маленькая девочка с курчавыми волосами цвета спелой кукурузы Ее имя было Адди Страсхейм, я и сейчас вижу ямочку у нее на щеке, как будто это было вчера. Она была такая конфетка, эта Адди. Если бы я остался здесь на весь сезон, я, наверное, женился б на ней, если бы уговорил ее отца
— Значит, у вас есть шанс найти ее, — сказал Малдун. — За город шли не такие уж сильные бои, и вряд ли все люди ушли отсюда, чтобы сложить головы за другой большой город.
— Вы знаете, Малдун, при таких замечательных мозгах вы иногда выглядите круглым дураком, — сказал Остолоп.
Сержант
— Мир — поганое место, — сказал Малдун. — Поживешь в нем, и через некоторое время он тебя истреплет. Война делает это быстрее, но и без нее — тоже плохо.
— Не в этом ли досадная и печальная правда? — сказал Остолоп.
— Вот. — Малдун вытащил из-за пояса фляжку и протянул лейтенанту. — Это вас подлечит.
— Да? — Никто еще не предлагал Остолопу воды с такими словами.
Он отвернул крышку, поднес фляжку к губам и сделал глоток. Внутри было нечто прозрачное, как вода, но пинающееся, как мул. Несколько раз он пробовал сырой пшеничный ликер, но этот напиток в отличие от многих видов самогона, которые он вливал в себя, заставлял его чувствовать себя не просто Дэниелсом, а настоящим крепким мужчиной. Он проглотил, пару раз кашлянул и вернул фляжку Малдуну.
— Хорошо, что у меня нет сигарет Если я зажег бы спичку и вдохнул, наверное, взорвался бы.
— Я бы не удивился, — хмыкнув, сказал сержант. Он посмотрел на часы. — Лучше воспользуемся временем увольнения, пока можно. В полночь мы снова начнем отрабатывать жалованье.
Дэниелс вздохнул.
— Да, я знаю. И если все пойдет, как надо, мы оттесним ящеров на четверть мили вниз по Миссисипи. С такой скоростью мы освободим эту проклятую реку за три недели до Страшного Суда.
Он завернулся в одеяло и через полторы минуты заснул.
Засыпал он в ожидании, что капитан Шимански разбудит его пинком. Но проснулся в должное время без помощи сапога командира отряда. Об этом позаботились москиты. Они влетали в разбитые окна Вуд-Хауза, жужжа громче, чем звено истребителей.
Он принялся хлопать по лицу и рукам. Все остальное было закрыто одеждой, но москиты радовались любому открытому участку кожи. Наступит утро, и он будет выглядеть, как сырое мясо. Затем он вспомнил об операции. Наступит утро, и он сам может оказаться сырым мясом.
Малдун тоже проснулся. Они вместе спустились по лестнице, пара стариков, все еще стойко державшихся в мире молодых и участвовавших в их игре. Когда он был мальчишкой и пробивался в большую игру, пусть ненадолго, он презирал — почти ненавидел — старикашек, которые так вот стойко держались и держались, не желая уйти, чтобы дать шанс новым парням. Теперь он старикашкой стал сам. Но если «уйти» означает скопытиться, это куда хуже, чем потерять работу.
Капитан Шимански был уже внизу в большом холле и раздавал указания пехотинцам. Считалось, что они должны все знать и так, но, само собой разумеется, мозги и тому подобное есть не у всех. Шимански закончил свою речь словами: