Великий перевал
Шрифт:
Вася живо припомнил Анну Григорьевну, когда она бывало строго проходила по большим комнатам особняка. Он попытался представить ее себе, выглядывающей из окошечка кино-кассы, и не мог.
— Ну, а ты что? — продолжал Иван Григорьевич.
— Красный летчик!
—
— Коммунист! По вашему же совету...
— Ну, ладно! Ладно! Нашел, что вспоминать!
— А вот это мой приятель — Петр Днепренко. Помните, был у нас в «Ястребихе»...
— Что? Это Петька?
— Червяков вам копал для рыбной ловли, — со смехом сказал тот.
— Фу, ты чорт побери! Но каково! У меня, у Ивана Стахеева, племянник коммунист!
— Да ведь я вам не племянник вовсе.
— А, ты знаешь? А как узнал?
— Письмо нашел тетушкино...
— Так! Да! Не любила тебя Анна! Только ради сестры и взялась тебя воспитывать! Уж мы с ней бывало частенько из-за тебя бранились! А помнишь, как мы по этому самому переулку удирали?
Так беседуя, они дошли до огромного дома, стоявшего на углу переулка.
— Вот, где я живу, — сказал Иван Григорьевич, — вон на самой верхушке... видишь балкончик?
— Вот завтра первое мая, — сказал Вася, — выходите на балкон, я над Москвой буду летать...
— Ишь ты! Ну, а твои приятели как? Федор... Степан?..
— Степан в районном совете работает вместе с Сачковым, знаете, тот рабочий, который меня подобрал тогда!
— Знаю!
— А Федор... Федор наш убит у Перекопа... в 20-м году!
— Ведь вот! Как он войны боялся... а тут сам под пулю пошел!
—
— Все, брат, другое! И мы все другие, и дома другие и всё... Зайдемте чайку выпить!
— Сегодня не могу!.. Надо к завтрашнему празднеству готовиться.
Они распростились.
Иван Григорьевич долго смотрел им вслед.
Потом он начал медленно взбираться к себе на шестой этаж.
На другой день утром Иван Григорьевич вышел на свой балкончик.
Озаренная ярким солнцем Москва сверкала словно какой-то сказочный Багдад.
Весь город был полон разнообразными звуками.
Гремели трубы оркестров, грохотали грузовики и автомобили, наполненные детьми, кричавшими ура.
С неба донесся вдруг торжественный гул.
На фоне голубого неба длинной вереницей серели аэропланы. Они величественно парили на огромной высоте и иногда при повороте сверкали на солнце их крылья.
«Молодчина», — бормотал Иван Григорьевич, думая о Васе.
Ему вдруг вспомнился толстый Франц Маркович, свирепо выкатывающий глаза и говорящий: «иди в своя комната, негодяй!»
Иван Григорьевич расхохотался.
«Попробовал бы он его теперь!»— подумал он, и, прищурившись, стал глядеть на небо.
А из-за крыши, над самой его головою, появлялись все новые и новые аэропланы.